- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

на самой границе потери своего собственного «я», если это только не жаркий бред и цветные галлюцинации,
                            кто-то целует его в висок и беззаботно идет на риск. снимает ткани кривой кусок,
                                      что насквозь пропах спиртом и мазью от водянистых ожогов:
                                               ''смотри в глаза мои, бешеный лис''.

[indent] Болезненно тонкие барабанные перепонки деформируются, разрываются и кровоточат от любого отзвука, что крючьями острыми цепляется за уши, остервенело разрывая на части загорелую кожу и окрашивая мочки ушей в неприятный и липкий багрянец. Больно. Влажно. Узкие кровавые ленты стекают куда-то за воротник, засыхают, покрываются коркой и лопаются. Слишком громко. Сейчас даже и мимолетный шепот был сродни по своей силе горному обвалу. И где-то на самых отдаленных закоулках измученного подсознания, — на глухих и далеких задворках, прямо где-то между покрытых пылью архивов, в которых хранилось все былое и прожитое, — вновь зарождается этот агонизирующий гул. Наруто падает коленями в холодную воду, выворачивая лодыжки и не замечая сдавленного хруста в коленных чашечках, стараясь заглушить в себе лишь одно единственное желание — захлебнуться. Под водой вся эта фантасмагорическая истерия должны быть глуше, она должна быть мягче и ласковей, — как же сильно блондину хотелось в это верить, — а также под водой его ждали благодарный покой, тишина и умиротворенность. Нельзя. Зажмуриваясь, мысленно загоняя себя в опаленную черным пламенем клетку, он зажимает окровавленные уши горячими ладонями, что предательски сводит судорогой. Голос Саске же, который всегда приходит в эти минуты забытья и потери рассудка, что уже буквально через минут пять сменяются ломкой, занимает лидирующее первенство по шкале боли, которую ему приносит окружающий мир. Курама занимает почетное второе место. И когда от барабанных перепонок не останется даже и намека, то сжавшийся в комок парень лишь на секунду получит свое желанное спокойствие, а затем все повторится вновь. Ускоренная регенерация запускает тот самый ужасающий цикл, который он не в состоянии прервать.

[indent] Наруто двадцать. И он все еще не умеет справляться с безумием. Нет, не так... он забыл какого это. Он забыл о том, что гнев имеет свойство убивать, а от чувства собственного бессилия, когда альвеолы в легких оглушительно лопаются от крика, с рук лоскутами сползает кожа, обнажая натянутые мышцы, а затем и гладкие кости; он забыл о том, что когда-то его считали чудовищем, проклятым и обреченным; он забыл о том, что когда-то на него смотрели совершенно другими — злыми — глазами, а он до судорог в коленях боялся смотреть в зеркало. Почему? Из зеркальной глади стекла на Узумаки всегда смотрели кроваво-красные глаза с вертикальными зрачками, а откуда-то из холодной и темной глубины к нему тянулись худые руки с обломанными когтями. В чем истина? Наруто слеп. И он отчего-то никогда не хотел воспринимать очевидное — люди больны. Повсюду, кругом, куда ни плюнь — попадёшь в комок фобий и отклонений. И он был лишь одним из многих. В чем разница? Его фобии могли действительно его убить. У всех его фобий было имя, к ним можно было прикоснуться, а также от них было невозможно убежать. Но Наруто научился жить с этими фобиями, с каждой из них, приручил, оголяя беззащитное горло, а там и вовсе перестал чувствовать опасность. Как он боролся со всем эти раньше? Была клетка, а во всех остальных других случаях, в которых его фобии загоняли его в угол и пытались сердце из груди вырвать, у него были необходимые слова и сила. Раньше, когда в голубых глазах не появилось оттенка надвигающейся бури, самый главный из его страхов был заперт в клетку, запечатанный и отделенный. Но теперь же здесь нет ничего. Только Наруто и его самый страшный кошмар. Один на один. Что плохо? Узумаки разучился бояться того самого монстра, которому преградой была лишь его собственная грудная клеть. Он забыл это чувство. Он не хочет его вспоминать.

[indent] И в этом его главная ошибка.

[indent] Это очень тяжело. Что именно? Когда тебе приходится буквально разрываться на части, стараясь изо всех сил поддерживать видимость нормальной жизни, которая с каждым днем просыпается сквозь дрожащие пальцы, — оставаясь самим собой и улыбаясь друзьям широкой улыбкой, — но при этом еще и держа в цепях собственных демонов. Наруто вынослив. Он всегда был удивительно живучим, мог много дней подряд светиться оптимизмом и не показывать усталости, драться за свои идеале с невероятной одержимостью, но только вот теперь даже его выносливость начинает трещать по швам, а под глазами залегли мертвые тени, так как постоянно держать Кураму в цепях, что бледной вязью тянутся прямо из его тела, становится довольно проблематично. И цепи эти холодные и тяжелые, напоминающие о матери и годах безмолвной борьбы, они цепляется за внутренние органы, задевают ткани и предательски начинают трещать всякий раз, когда девятихвостый лис предпринимает очередную попытку по снятию ограничителя. Наруто невыносимо сложно существовать в двух местах одновременно, говорить с Кибой подошедшему к нему на улице, смеяться и расспрашивать о Шино, но при этом же в этот самый момент изо всех сил стараясь удержать в себе зверя, который готов был вцепиться Инузука в глотку. Лишь Акамару что-то почувствовал тогда и предупреждающе зарычал в сторону блондина, который тут же постарался перевести все в шутку, а там и как можно быстрее сбежать. Он пытается оставаться самим собой, пытается оставаться нормальным, — Наруто не хочет потерять свою жизнь, своих друзей и самого себя, — но только вот у него в глазах темнеет от усталости и внутренних кровотечений, к третьему часу ночи он комкает одеяло в приступе асфиксии и внезапного пневмоторокса, а после захлебывается в собственном же крике. Как долго обреченные и сумасшедшие могут скрываться среди нормальных людей? Как долго они верят в то, что их безумие все еще скрыто от чужих глаз?

[indent] Наруто начинает делать ошибки. Наруто нужна помощь.

[indent] Демон забирает волю, желание, мысли и даже его собственное тело. Демон, зубами своими окровавленными и острыми, отрывает от него кусок плоти, проглатывает не жуя, запивает его кровью, что уже в идеальных пропорциях перемешана с горечью, а после нашептывает на ухо те самые вещи, которые слышать и вовсе не хочется. Что скрыто в его горячей пасти, в которой запах металла смешивается с запахом паленого человеческого мяса? О чем говорит чудовище? О самом больном. Демон говорит о том, что Наруто никогда не может вспомнить. Каждый его приступ сопровождается бесцветными и глухими провалами в памяти, которые Узумаки даже не хочет заполнять. Он даже и не пытается, так как знает, что нет за этими блеклыми фантомами ничего хорошего. Но только вот Демону плевать на его желания, он продолжает разрывать его грудь сомнениями, рассказывая о том, что он не такой уж и хороший, а человек, который действительно был дорог блондину, страдает сейчас от его слабости и невозможности контролировать свои же собственные желания, мысли и действия; лис рассказывает ему о россыпи гематом на чужой груди, о треснувших костях и злых глазах, в которых, выплескиваясь за край, была самая настоящая ненависть. Курама говорит правду, но и вместе с тем приукрашивает действительность, врет, чтобы Узумаки не смог отличить правду от лжи, чтобы не задавался лишними вопросами, а только лишь продолжал ненавидеть самого себя. У Наруто болят связки и срывается голос, когда он до хрипоты кричит о том, что это все не может быть правдой, что он бы скорее себя изувечил, переломал бы себе руки и ноги, но не стал бы причинять боль дорогим его сердцу людям. Он бы ни за что не навредил Саске. Только не ему. Не теперь. Узумаки прокусывает себе нижнюю губу, заходится в истерически нервном смехе, вновь падая коленями в холодную воду, осознавая, что теперь он врет даже самому себе. И от того ему тяжело смотреть в обеспокоенные черные глаза напротив, что наблюдают за ним откуда-то из темноты; он стирает со своего лица горячие слезы еще до того, как их увидит Учиха [ глупый и маленький лисеныш... он увидел их еще раньше тебя ], тяжело дышит и бормочет что-то несвязное. Честно? Хотелось прижаться к лежащему рядом брюнету, спрятать заплаканное лицо у него на груди, на какое-то время забыть обо всем, но Наруто не позволяет себе этого. Он справляется. «Справляется. Справляется. Справляется.» А сам при этом сжимает в дрожащих пальцах чужую руку. До синяков. До хруста. Потому что боится отпустить. Потому что боится вновь потеряться.

[indent] Хотя бы так...

[indent] Наруто двадцать. И он так и не привык показывать слабость. Куда проще ему было забиться в угол своей комнаты, выставить наружу все ребра и позвонки, позволяя гуляющим по квартире сквознякам забираться куда-то под кожу, уткнувшись горячим лбом в старый и покрытый трещинами пол, вцепиться зубами острыми в руку и сдавленно скулить побитой собакой, чем рассказать кому-то неприятную правду о себе. Наруто совершенно не умеет принимать чью-то жалость и сострадание, так как не привык к этому. Липнущее к груди одиночество, которое было ему добрым другом долгое время, все-таки оставило на нем свою метку и отвратительную неоперабельную опухоль где-то в затылке. Дурацкая привычка. Когда Наруто встречает на своем пути Сакуру, которая не спеша идет куда-то совсем одна, он окликает ее и приветливо машет рукой, он спрашивает ее о многом, говорит громко, много и быстро, но и при этом не позволяет Харуно задавать ему вопросы о себе, уходит от ответов, поскальзываясь на мокром полу в своем подсознании, а затем делая вид, что у него все хорошо. У Узумаки Наруто все должно быть хорошо. А даже если и согнет его напополам от боли и невыносимой тоски, то всем и всегда должно быть известно, что все это ерунда. Проходящее. Временное. И даже если его, окровавленного и едва теплого понесут куда-то на вершину той самой горы где заканчивается мир, то все до последнего будут верить в то, что вот сейчас он вновь встанет на ноги, улыбнется всем улыбкой своей солнечной, затянет ленты протектора туже, убеждая, что все это ерунда, а он, как и всегда, обязательно со всем этим справится.

[indent] У Узумаки Наруто [не] все хорошо.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

эта ночь склоняет меня к проституции слов.
// давай заниматься болью, сминать постель.
заново поднимать вопросы доверия, а они словно скалой ко дну моря пригвождены.
выдохся изнутри, снаружи так много мнений: мне одному их не вынести, не заглушить.
а ты не слушай меня...

[indent] Наруто становится раздражительнее, цепляется к мелочам, порождая в себе зачатки паранойи и затяжных нервных припадков. Это глупо. Но он ничего не может с собой поделать. И сквозь это раздражение, которое ослабляет поводок на шее его демона, отчетливо проступает антрацитовая горькая правда — Наруто зависим. Очень сильно. Безвозвратно. Невозможно. Абсолютно. Это не вылечить, не вырвать с корнем, а если и получится, то после навсегда останется огромная зияющая устрашающей пастью дыра в душе, которую ничем не залатать будет. Никогда. Это не выявить даже самыми современными медицинскими устройствами — подкожно, неосязаемо, призрачно, отравляюще и желанно. Это можно было лишь [по]чувстовать, лишь знать. От чего именно он зависим? От тех самых глаз, в которых уже не единожды перегорало и умирало солнце. Он зависим от ровного холодного голоса, который всякий раз начинает чувственно дрожать, если только Узумаки вызовет в нем эту дрожь; он зависим от полых птичьих костей, анорексично выступающих ключиц и узких бедер, на которых остаются синяки и ссадины лишь от его рук.

[indent] И ему всегда мало. Ему всегда будет мало Саске.

[indent] Когда брюнет хватает его за пояс брюк и тянет на себя, переводя крики и ссору в переполненный злобой поцелуй, Наруто неосознанно пропадает своими воспоминаниями где-то в прошлом, мысленно растворяется и отпускает себя. Их первый настоящий поцелуй? Нет, серьезно, тот случай в Академии не считается. Это была лишь случайность. Нужно осознание, истинное желание, принятие и жажда. Нужен тот самый момент, когда они просто подумали об одном и том же, схватили друг друга за руки и, стараясь не выломать чужие пальцы, озвучили очевидное. Честно? Наруто его не помнит. Этот эпизод их с Учихой жизни остался где-то в тех самых потерянных воспоминаниях, в которых Саске перетаскивает свои вещи в квартиру Узумаки, а в их привычную жизнь вплетается новое слово. Какое именно? Любовники. И никакого другого слова и быть не могло. «Возлюбленный» — театрально, «друг» — уже было как-то немного неопределённо, а вот «любовник» — откровенно. Да, Наруто не помнит их по-настоящему первого поцелуя, — вполне возможно, что трезвости и ясности в их мозгах с Саске тогда и вовсе не было, — но он всегда знал лишь то, что тот поцелуй с Саске, а также еще и парочка последующих, были гораздо более интимнее секса. И это чистая правда. В этом мире все-таки есть так много вещей, которые в разы интимнее и лучше секса, пускай и не все этого видят. А что же касается Учихи... Тут можно было лишь удариться в длинные и красочные рассуждения о том, что настоящий поцелуй нужно заслужить, нужно стать человеку кем-то важным и нужным, а не просто еще одним лицом в толпе. И взамен ты должен захотеть поделиться чем-то своим, чем-то особенным, чего нельзя потрогать руками лишь с ним одним. А переспать, если так подумать, можно с каждым. И если учитывать все неровности и трещины в характере этого брюнета, то истинное и откровенное доверие действительно нужно было еще заслужить, начиная с малого, одновременно с этим наблюдая за тем, как и сам Саске постепенно и обезоруживающе раскрывается перед ним в ответ.

[indent] — Саске...

[indent] Когда Учиха, не позволяя отстраниться и отвернуться, мажет губами по располосованной щеке и хрипло шепчет ему о забвении, в котором нет никого кроме них двоих, а друзья не имеют имен и лиц, Наруто лишь кивает ему в ответ, — ничего другого он сделать и не мог, — смотрит в дикие глаза напротив расширившимися от подскочившего адреналина зрачками, — теперь уже это благоприятный знак, — а там и на выдохе передает ему обратно в губы короткое «хорошо». Лжет? Он и сам не знает. Сейчас Узумаки думает лишь о тонких пальцах на своем лице, а также о запахе кирпича и пыли, о холодном запахе полыни и вербы. Саске подстраивается под новую систему координат слишком легко, даже как-то покорно, и отчего зверь внутри Наруто начинает утробно и предупреждающе рычать. Что это значит? Лишь то, что некогда маленький и всеми покинутый лисеныш наконец-то стал грозным лисом, скалится из темноты, никого не боится, — если только самого себя, — а также уже научился забирать свое. Саске... Узумаки начинает дрожать, а его желудок скручивает в спазме, когда он слышит слишком сильное и лихорадочное признание того, что парень перед ним уже принадлежит ему. Весь. Без остатка. И это взаимно. Ведь такая зависимость не вылечивается. Такое безумие вгрызается в сердечную мышцу голодным зверем, убивая лишь один раз и навсегда. И Наруто растерзан на части этим зверем уже давно.

[indent] — Да.

[indent] Горячие пальцы в жестких вороных волосах тянут и привлекают ближе. Хороший мальчик. Когда ты стал таким послушным, Учиха? Или сегодня какой-то особенный день? Честно? Порою Узумаки специально провоцирует Саске, дразнит, злит и выводит его из себя. Зачем? Чтобы все менялось с точностью да наоборот, чтобы острые птичьи когти вцеплялись лису в загривок, а над ухом, скользя своим телом по выступающим лопаткам, клялась ему в верности змея. Но Учиха умеет дразнить не хуже, делает это умело и легко. И каждое его прикосновение, которое выглядит совершенно случайным и простым, — Саске словно делает все нечаянно, играючи и мимолетно, — отзывается в груди Наруто прерывистым сердечным ритмом. Наруто зависим. И от того ему нужен весь Саске: злой, агрессивный, колючий, чувственный, по-своему нежный, послушный, быстро срывающийся в напряжение и агрессию, а также еще и удивительно чувствительный. С чем это связано? Первое время Наруто было удивительно открывать для себя новые привычки Учихи, все его болевые точки, а особенно его чувствительность. И ведя ладонью по внутренней части бедра, а зубами по лихорадочно бьющейся вене, он лишь краем глаза замечал истинную реакцию своего любовника, а со временем через сорванное дыхание научился различать степени его возбуждения. Такой чувствительный... Наруто хрипло и раскованно смеется, когда замечает чужое смущение, — смутить его действительно тяжело уже, так как неловкость и скованность движений постепенно остались в прошлом, — но вместе с тем его мысли уносятся куда-то в совершенно другое русло. Как Саске научился терпеть боль? Как научился такому контролю эмоций? Что для него удар? И откуда он умеет так мастерски скрывать все синяки и гематомы? В этом хрупком теле было так много боли, что зрела и гнила где-то в ребрах, выступая на коже все новыми болезненными шрамами и ссадинами. Боль эта кровоточила и ослепляла. Как он научился все это прятать? Слишком привык к этому. А от того всякий раз блондин пытается вырвать из Учихи чуть больше эмоций, позволяя инстинктам делать все самостоятельно.

х х х х х х х х х

[indent] — Зачем тебе этот отпуск? У тебя что-то со здоровьем? Ты ведь недавно был у Сакуры...

[indent] Наруто смотрит на подписанное Какаши и принесенное Саске заявление где-то с минуту, внимательно вчитываясь в написанное, пытаясь предугадать ответ парня, а также задавая ему этот вопрос с набитым раменом ртом. Недоумение: искреннее и детское. Немного смешное. Честно? Узумаки действительно не понимает всего этого, смотрит на Учиху удивленно и с толикой риторического немого вопроса. Почему он так резко захотел в отпуск? Что-то случилось? Разве Саске не один из лучших шиноби Листа? Разве его так легко заменить? Есть что-то серьезное? Блондин хлопает своими голубыми глазами, хмурится, отставляет в сторону пустую упаковку из под лапши, в замешательстве чешет затылок затянутыми в бинты пальцами, а после переводит взгляд на Саске.

[indent] Рыжее. Принадлежало ему.

[indent] Наруто смотрит на Учиху в своей старой футболке, что была ему явно великовата, — все-таки блондин был намного шире в плечах, — и на какое-то время его глаза превращаются в прозрачное стекло. Всего лишь вещь, да? Нет. Это не так. Все сложнее. Скрытый смысл? Явный и простой. Наруто прекрасно знаком с тем, что Саске очень часто впадает в крайности в тех или иных вещах и ситуациях, удивительный чистюля, собственник и все-таки эгоист. Саске не любит запаха только что заваренного рамена, но привязан к Наруто, а от того лишь сдержанно ворчит, засыпая в стиральную машинку двойную дозу кондиционера и порошка, от которых на следующий день, надевая свои вещи, Наруто постоянно чихает; Саске очень часто на чем-то зацикливается, доводя себя впоследствии чуть ли не до нервного тика, но только вот Наруто всегда оказывается рядом и вновь, напрочь игнорируя чужой ор, напоминает кое-кому о том, что он всего лишь навсего загоняется; Саске ревностно относится к своим вещам, вообще-то бывает тем еще собственником, но и эти углы тоже сглаживаются каким-то мелкими мелочами, например, все той же рыжей футболкой; Саске не проявляет такой сильной любви к праздникам, которая есть у Наруто, но всякий раз находится рядом с блондином, терпит все его странные закидоны и позволяет поцеловать себя только лишь из-за того, что над порогом висит какой-то глупый пучок травы; Саске любит овощи и может долгое время жить на одной зелени, а также всегда выбирает для себя намного более сбалансированное питание, чем это делает Узумаки, но когда он возвращается из магазина с шуршащими о поверхность стола пакетами, то Наруто, засовывающий свой любопытный нос в продукты, всегда находит там упаковку своей лапши, а иногда даже и захваченный из закусочной настоящий и невероятно вкусно пахнущий рамен. Да, конечно, Саске постоянно отпирается и ведет себя как цундере в этот момент, говоря, что он просто мимо проходил, а Наруто все равно будет истерить на тему, что он не может вечно питаться одним салатом, — не кролик ведь, — но Узумаки и не надо слышать ничего другого. Он все понимает. Он все знает. Вновь широко и солнечно улыбается: — Спасибо, Саске!

[indent] И эта футболка...

[indent] Выстроенные в ровную линию картинки обращаются в пыль в тот самый момент, когда Учиха задаст тяжелые и больные вопросы. Итог? Настроение Наруто резко меняется. Сначала он затихает, встает из-за стола, останавливается, явно пытаясь куда-то себя деть, — но девать себя ему попросту некуда, а молча сбежать из дома будет слишком глупо, — а после неправдоподобно и фальшиво улыбается, закидывая руку за голову, взъерошивает светлые волосы на затылке, смеется и вновь начинает лгать.

[indent] — А с чего ты взял, что между мной и Курамой что-то не так? Все нормально. Просто повздорили немного. С тобой я вон тоже часто ругаюсь. Живы же еще.

[indent] Наруто начинает не нравиться этот разговор. Честно? Он не хотел сейчас ничего и никому объяснять. Он не хочет говорить о своих проблемах с контролем Девятихвостого даже с Саске. Он не готов к этому.

[indent] — Я ни о чем не хочу тебя спрашивать.

[indent] Холодно. Отрывисто. Да и о чем он может спросить Учиху? У него нет к нему никаких вопросов. Наруто поворачивается к брюнету спиной, до хруста выпрямляя спинные позвонки в ровную линию, и подходит к чайнику, щелкает на кнопку и остается наблюдать за тем, как закипает вода, бросая короткое и бесцветное: — Чай будешь?
Узумаки крутит в руках две разноцветные чашки, — на одной из них тот самый пресловутый веер, — стараясь освободить голову от лишних гнилостных мыслей, но получается это у него чертовски плохо. А Саске же не желает затыкаться, продолжая свой внезапный допрос, а также лишь подтверждая его опасения, когда произносит им двоим хорошо известные имена. Наруто лишь продолжает молчать, зачем-то действительно заваривая этот дурацкий чай, а после опуская чашки на стол с преувеличенным усилием и сквозящим в глухом ударе раздражением. Останавливается. Обходит стол и подходит к Саске вплотную, а также лишь одним движением руки, коснувшейся чужого плеча, не позволяя ему встать. Запрещая говорить. Наруто разрывается молчанием тягостных пауз, а от того лишь тяжело вздыхает и устало опускается брюнету на колени, закидывая руки ему на шею и сцепляя их в замок у него на затылке. Хочешь откровенного разговора, Саске? Хочешь правды? А ведь сам тоже хорош! Неужели Курама говорит правду? Почему ты ничего не рассказываешь? Почему и ты лжешь? Почему даже и о своих миссиях ты не рассказываешь ничего конкретного, пускай Наруто ломается под натиском паранойи и колкого бреда? Когда вы стали лгать друг другу? Слишком много вопросов. Наруто обрывает себя где-то на середине, склоняет голову слегка влево, поглаживая теплыми пальцами чужой затылок.

[indent] — Что именно ты хочешь услышать? Что мне тебе рассказать?!

[indent] Невольно повышает голос, разрывая тишину вспышкой плохо контролируемой агрессии. Плохо. Наруто все-таки начинает действительно и по-настоящему злиться. Он смотрит на Саске, старается удержать в себе рвущийся наружу гнев, но его глаза говорят сами за себя, когда уже буквально через секунду начинают темнеть и холодеть. В таком состоянии Наруто в последнее время пребывал достаточно часто, а от того Учиха должен был правильно оценить обстановку, помня, что и одного лишнего движения будет достаточно для того, чтобы что-то внутри Узумаки сломалось, а все рубильники заклинило. Наруто напряжен. И это можно было почувствовать и увидеть невооруженным глазом. Да и к тому же Наруто никогда не умел должным образом контролировать свои собственные эмоции, сотни и тысячу раз провалив одного из множества правил шиноби. Но этот разговор не такой односторонний, как бы Наруто этого хотелось — девятихвостый демон ухмыляется, бьет хвостами по стенам и вновь начинает давить на него морально, оглушает своим смехом и словами горячими.

[indent] — Отвали! Заткнись хотя бы на минуту!

[indent] Не Саске. Курама. Наруто говорит это вслух и на мгновение прикрывает глаза, пытаясь собраться с мыслями, а также абстрагироваться от зверя внутри себя. Сейчас ему надо было сосредоточиться на Саске. Не Курама. Саске. Он осторожно ведет пальцами по чужим щекам, становясь похожим на слепого, который пытается запомнить лицо сидящего перед ним человека: теплое веко, острые скулы, обветренные губы и твердый подбородок. Давай, Узумаки, соври ему, что ты камень, что ты не сломлен, не слаб сейчас, а душа твоя не изуродована страхом. Признайся самому себе в том, что в простейшем понятии чувства любви, нет смысла, нет дна и конца. Что есть? Есть жертвенность, ревность, есть ложь и печаль. Много лжи. Чрезмерна печаль. Жутко громко и запредельное близко. Бьешь больно и резко, хрипишь: отвечай, как быть без тебя? (с тобой?). Наруто сидит в немом и слепом оцепенении где-то с минуту, осознавая, что в этот раз соврать он не сможет. Все слишком очевидно. И пора бы уже перестать играть. Он, конечно, выглядит наивным дурачком, в чем-то бывает ошибается и чего-то не понимает, но он уже давно не ребенок. И уж тем более он не дурак.

[indent] — Ты хочешь услышать то, что мне страшно?

[indent] Узумаки произносит это тихо и как-то потеряно. Губы дергаются в кривой усмешке. Его загнали в угол, прижали к стенке и требуют ответов. Шиноби проходят сотни психологических подготовок, всегда помнят о том, что они могут попасть в плен врага, в котором они должны скорее умереть, чем выдать врагу секретную информацию, Наруто тоже проходил все эти тренировки, думал, что все у него получается, что психика у него стабильна, что он все понимает правильно, что у него в позвоночном столе стальные штифты уверенности, но только вот с Саске все это не работает, сгорая в его черном пламени буквально за доли секунды. Дрожит. Глаза затуманиваются влагой. У парня голос ломается, а из груди вырывается изуродованный голосовыми связками хрип, который должен был там и остаться. Эти слова должны были обратиться в перегной, налипнуть на стенки трахеи и никогда не ранить губы. Эти слова должны были остаться с ним.

[indent] — Я боюсь очнуться и увидеть тебя переломанным или мертвым. Я боюсь увидеть на зеленой траве твои кости, а после могильный камень на кладбище. Я действительно боюсь того, что все этим и кончится. У меня провалы в памяти. Саске, я... Я не хочу потерять нашу жизнь. Я не хочу потерять тебя [себя]. Только не так. Все ведь только стало налаживаться, стало меняться... И ты, конечно, прекрасный шиноби, сильный, умный и очень способный, лучший, но ты не учел самого главного — меня. Что-то не так не только со мной. С тобой ведь тоже что-то происходит. С нами. Со всеми. Ведь так, да?

[indent] Он отвечает честно, цепляясь пальцами за чужие и болезненно худые плечи, дышит прерывисто и отчего-то постоянно прячет взгляд. Для Наруто это все немного непривычно. Что именно? Так сильно оголять свои настоящие чувства перед кем-то. Он признается в своей слабости человеку, который никогда не должен был увидеть его таким; он признается ему именно в тот самый момент, когда его слова значат гораздо больше, а за банальным страхом скрывается нечто более весомое. А еще Наруто хотелось бы верить в то, что он не плачет, признавая тем самым свое бессилие. Нет, своих слез блондин никогда не стыдился, всегда был честен в этом, но сейчас же он лишь прокусывает себе губу до крови и лихорадочно жмурится, прогоняя это удушающее чувство. Не сейчас.

[indent] — Ты сказал, что ответишь на любой мой вопрос... — во взгляде решимость, что бликами расплывается по зрачку. Слезы проглочены. Внезапный порыв притуплен. — Что именно я делал в тот день? Только ли из-за руки ты ходишь к Сакуре? — горячие пальцы путаются в смольных волосах, сжимают, тянут вниз и заставляет Саске отвести голову назад, оголяя шею и артерию сонную. Опасно. Слишком близко. — Давай, Учиха, скажи, что именно я с тобой делал? Хватит этого бреда! Я тебе не маленький мальчик, от которого надо скрывать правду. Черт возьми, даже не смей ее от меня скрывать! Да, признаюсь, о чем-то я тебе не говорил, молчал, но... как давно лжешь мне ты? — Наруто тяжело дышит, но хватку ослабляет, быстро слизывает с губ выступившую кровь и позволяет своим плечам расслабиться. Он слегка перегнул палку. Не стоило. И сейчас он был на самом краю. Еще бы чуть-чуть и цепи бы в его груди лопнули, выпуская монстра на свободу. Контроль. Вдох и выход. Узумаки бросает взгляд обратно на стол и спокойно информирует Учиху о том, что:

[indent] — Чай остыл.

                Они  сидели на кухне, пустыми глазами смотря в остывшие чашки и ждали рассвета,
                                        сжав в ладонях душевные клочья.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

я в глазах твоих [захлебнусь и умру] утону, можно?

[indent] Сорок четвёртая тренировочная площадка — Лес Смерти.

[indent] Это слишком ироничный выбор места, — причин довольно много, а узлы искореженной памяти даже нервно дернулась в конвульсиях, — но другого попросту не было. Наруто осознанно выбирает сорок четвертую тренировочную площадку, число, которое в обоих своих цифрах несет смерть. Они приходят сюда на следующее утро, когда Узумаки быстро выскочит из постели, наспех приготовит им обоим что-то поесть, — его уровень готовки так и остановился на бутербродах, — а после вытащит из кровати и брюнета, который сначала даже затащит его в эту самую кровать обратно, подомнет под себя и еще раз убедится в том, что Наруто серьезен и отступать от своего плана не собирается. А разве у них был другой выход? Его не было. Да и к тому же Узумаки не привык забирать свои слова назад, а потому лишь утыкается носом брюнету в висок и серьезным голосом заявляет о том, что они уже опаздывают. Это не просто прогулка, а уж тем более не детское желание помахать кулаками. Приоритет задания — высочайший. Ранг — SS.

[indent] — Ты хотел ответы? Мне они тоже нужны. Еще раз поговори с Курамой сам. Подчини его. Меня. И делай все, что сочтешь нужным. Если понадобится, — если другого выхода не будет, — то выбей из него правду. Выбей из него... хоть что-нибудь. Мне он не отвечает. У меня порою даже складывается такое чувство, что кто-то делает ему больно, но только вот я не вижу кто. Словно бы кто-то изменил его. Как это возможно? Я не знаю. Все-таки я немного туповатый для таких вопросов. — Наруто отшучивается, так как пытается скрыть нервозность, а после подходит к Саске почти вплотную, кладет свою теплую руку ему на плечо, едва ощутимо сжимает пальцы, улыбается и говорит лишь о том, о чем он сейчас и думает: — Я рассчитываю на тебя.

[indent] Да, конечно, можно было позвать сюда еще и капитана Ямато, который уже не единожды сдерживал его раньше, имел дело с Девятихвостым и обладал необходимыми для этого навыками, но Узумаки действительно верит в то, что Учиха справится, что он сможет противостоять оголенной ярости и обжигающей злобе. Звать же Ямато не хотелось еще и по той простой причине, что после всего он обязательно расскажет все Какаши-сенсею, а это было очень и очень нежелательно. Блондин все еще не хотел тревожить Хокаге, а уж тем более Совет и жителей своей родной деревни. Но единственные ли это причины? На доли секунды Наруто задумывается о том, что он всего лишь навсего не хочет слышать очевидного, не хочет верить в то, что он не может справиться с происходящим, а мир вокруг него начинает слишком быстро разламываться на части. Но он отвлекся... Зайдя с Учихой глубоко в лес, — здесь даже и солнечного света не было, — Наруто отходит от него на несколько шагов и останавливается. Их план был до безобразия прост, а также нес в себе смертельную опасность, риск и просто невыносимо тяжелое чувство того, что что-то может пойти не так. Доверие. Узумаки переступает с ноги на ногу, усмехается, думая о том, что они уже давно не дрались с Саске по-настоящему, а уж тем более осознанно. Навевает воспоминания. И воспоминания эти горькие, темные, отравленные ненавистью и чувством утраты. Но сейчас парню некогда предаваться ностальгии. Пора начинать. И Наруто мог лишь надеяться на то, что до полноценной драки у них не дойдет, а Саске успеет подчинить Кураму еще до того, как он окончательно потеряет нам ним контроль. На словах все выглядело просто, а Учиха же должен был просто смотреть ему в глаза и пытаться найти ответы, в то время как сам Наруто будет в силу своих возможностей сдерживать срывающее в безумие животное, которому перед этим нужно было дать немного свободы. Опасно? Очень. Но у него нет другого плана. И Наруто совершенно не пережевал за себя, так как в критической ситуации он всегда сможет вылечить себя, а раны на его теле, даже смертельные, довольно быстро затягиваются — Саске нельзя сдерживаться и отступать. Боги, лишь бы цепи не обратились в пыль, а решимость в глазах не стала страхом. Выход есть. И, что забавно, ты можешь выйти. Но за дверью останется переработанный мусор из собственных чувств, которые превратили твоих друзей в безжизненную и холодную груду тел.

[indent] Вода под его ногами начинает закипать, а цепи с нарастающим скрежетом разрываются и разлетаются на части. Наруто ослабляет контроль специально, позволяя Кураме вновь вырваться, подпрыгнуть к нему бешеным зверем и яростно зарычать, обнажая ряд ужасающих зубов. Но Узумаки не боится Курамы. Его страх сейчас облачен в совершенно другие одежды, а также насквозь пропитан надеждой и верой. Что ему нужно? Не позволить лису пробраться как можно глубже в его мысли, попытаться остановить еще до того, как ситуация примет нежелательный оборот, а огненная чакра начнет разрушать все живое, а также и его захватив с собой. Наруто надеется на Саске, но и сам не должен расслабляться. Нельзя допустить ни одну из возможных ошибок. В горле пересохло, а где-то в затылке вновь зарождается этот отвратительный шум, что тесно сплетается с бьющимся в агонии Демоном.

[indent] Пелена. Отравлен, растравлен, стравлен с самим собой, с проклятой своей судьбой.

[indent] Очередная контузия. Амнезия.

naruto shippuuden ost – loneliness

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

господи, я не верю в тебя. совсем не верю в тебя.
но вот я здесь... а ему неизвестно сколько осталось еще дышать...
поэтому прошу: забери меня, вместо.

[indent] Вокруг него трава красная, а небо и вовсе скрыто где-то за кронами высоких и переплетенных между собой деревьев, но Наруто отчего-то уверен в том, что и оно тоже отливает кармином, выплескивается из-за края горизонта и топит в багрянце весь окружающий мир. Вокруг него лишь запах раскаленного металла, сгорающей древесной коры и крови. Вокруг него запах Саске. Вокруг него запах его собственного страха. Наруто на нетвердых ногах идет прямо к силуэту темному и устрашающе неподвижному, что лежит буквально в метрах десяти от него. Он идет к нему по дороге из вязкой и липкой травы, которая остается на подошве ботинок, а после и вовсе отпечатывается где-то в памяти. Вокруг Наруто сейчас последствия бойни. Ты видишь это, Узумаки? Это все твоя сила. Это все твоя несдержанность. И ты вновь вышел из очередного сражения победителем. Но хотел ли он этого? Блондин наступает на что-то мягкое и у него холодеет в груди, а зрачки непроизвольно расширяются. Нет сил опустить глаза под ноги, но он должен это сделать.... потому что под подошвами чьи-то пальцы. Черные обрубки лишенные руки, что быстро начинают гнить и разваливаться на части, расслаиваясь и обращаясь в пыль. Он знает хозяина этих пальцев, он помнит их прикосновения, их силу и умение направлять его в нужную сторону. В этот раз Наруто не сможет обмануть себя, — да и не станет, — быстро сорвется с места, вновь переломает себе колени и разорвет голосовые связки, пытаясь докричаться до человека, который еще несколько часов назад обещал ему, что все будет хорошо. И не смей говорить, что ты вновь солгал.

[indent] Больница.

[indent] — Сакура! — блондин врывается в главное медицинское учреждение Листа словно вихрь, быстро проходит мимо персонала и пациентов, крепко удерживая на своих руках истекающее кровью тело Саске. У него все руки липкие и грязные, у него одежда местами порвана, пробито правое плечо, — он не замечает этого, так как рана уже начинает затягиваться, — а в глазах зарождающаяся паника, но Наруто не позволяет себе останавливаться. Ему нужна Сакура. И только лишь она одна. Почему? Больше никто другой не сможет. Больше никому другому он этого парня не доверит. Но вместо Сакуры будущего Хокаге встречает лишь стойка регистрации, миловидная девушка с русыми косами и какие-то слова о том, что сейчас Харуно занята, но ему сейчас же вызовут другую группу врачей, которая поможет искалеченному его же собственными руками брюнету. 

[indent] — Мне нужна Сакура! Разве я не ясно выразился?! Мне плевать на все! Никаких других врачей! Эй, Сакура!

[indent] Наруто плевать на установленный здесь режим, на строгие правила и всю ту прочую ерунду, которая сейчас была для него лишь помехой. Ему было нужно лишь одно. Что именно? Чтобы Харуно его услышала. Он не может бегать по всей больнице и искать ее сейчас, когда любое неверное движение вызывало в нем неконтролируемую паническую атаку. Остаться здесь? Нет! Но вопли Наруто, а также и его злые глаза все-таки заставили одну из медсестер броситься на поиски розоволосой, которая спустилась со второго этажа уже буквально через минуту, пока парень отчаянно пытался придумать дальнейший план действий.

[indent] — Наруто! Ты чего персонал пугаешь! — явно не обрадованная и раздраженная поведением друга, который тут поставил на уши весь госпиталь, Сакура быстро спускается с лестницы и идет навстречу их будущему Хокаге, не переставая его при этом отчитывать. — Что случилось и... Наруто! — девушка удивленно смотрит на бессознательного Учиху, переводит взгляд на Узумаки и сдавленно выплевывает в сторону какое-то ругательство. — Что с Саске?! — но заметив, что блондин сейчас явно не был настроен на объяснения, а также уцепившись взглядом за изорванное в клочья предплечье Учихи, на которое сейчас и вовсе было тяжело смотреть, Сакура болезненно хмурится и вновь превращается в ту самую Харуно Сакуру, которая и нужна была Наруто. — Иди за мной. Казуки, приготовь реанимацию, найди мне еще людей, а также захвати пакет с четвертой группой крови! Быстро!

[indent] Сакура гонит Наруто прочь уже буквально в ближайшую минуту, так как ему не место в реанимационной. Она гонит его прочь, зная, что смотреть на происходящее ему не надо, быстро хватает за руку и разворачивает лицом в коридор. Он будет только мешать. Сакура сейчас должна была сосредоточиться, а она должна была помочь Саске. И пускай даже если ей и хочется получить от Узумаки ответы, а также попытаться привести его в чувство, то она не может разорваться на две части, а истекающий кровью брюнет сейчас был куда важнее парня, который мог и сам себя вылечить. И Наруто с ней соглашается, оставаясь один в холодном коридоре, в котором уже даже стены успели пропахнуть кровью Саске. Он лишь провожает взглядом ровную спину подруги, мысленно прося ее исправить его ошибки. Наруто двадцать. И он по-прежнему не любит больницы. Белый цвет стен неприятно наслаиваются на сетчатку чем-то тяжелым, мешает нормально видеть, а также постоянно дезориентирует. Запахи хлорки, медикаментов, а также и каких-то других химических веществ и вовсе загоняют в угол. Да, в этой самой больнице Узумаки не раз ставили на ноги, но вот любить он ее от этого больше не стал. Скорее наоборот. И как долго ему ждать? Наруто ходит по коридору, заламывает руки и постоянно ругается, так как сейчас его нервы попросту не выдерживаю. Красная лампочка начинает нервировать. И это странно, но сейчас в голове у парня не было совершенно никаких мыслей. Было лишь имя. Одно единственное. Оно билось о стенки черепной коробки, заползало под кожу и отпечатывалось на внутренней стороне века. Наруто не мог думать ни о чем другом кроме Учихи. Он даже не мог всерьез задуматься над тем, что это именно он довел Саске до такого состояния, что это именно виноват в том, что сейчас Сакуре приходится вновь вбивать в Учиховскую грудь дыхание жизни, выравнивая ритм сердца и доставая из его тела щепки и каменное крошево.

[indent] Только лишь с разрешения Харуно, которая взяла на себя всю ответственность, и когда операция уже была закончена, ему разрешают увидеть Саске. Но Наруто знает, что Сакура злится, что расстроена, а также еще выбьет из него ответы в будущем. Он знает, что она искренне переживает за них обоих, но сейчас Узумаки был не в силах кому-то об этом рассказывать. Он и сам еще не до конца осознал.

[indent] Трубки. Катетеры. Кислородная маска. Капельница. Пройдя в стерильную палату, Наруто внимательно и горько наблюдает за тем, как в Учиху по каплям вливают жизнь, как ему помогают дышать, заставляя его изуродованные легкие вновь работать, как его бледная кожа слишком контрастирует с выстиранным одеялом и... он ненавидит все это. Он ненавидит себя. Разбитые и искусанные в кровь губы неприятно саднят, уверенно затягиваясь и оставляя после себя лишь бледно-розовую пятнышко. Честно? Наруто ненавидит свою регенерацию. Ему бы хотелось, чтобы сейчас все его раны открылись заново, чтобы он месяцами ходил забинтованный и ослабленный, чтобы все его мышцы натягивались и рвались, оставляя после себя тягучую боль и бессилие. Ему нужна была эта боль. Ему нужно было хоть как-то искупить свою вину перед человеком, которого он чуть было сегодня не убил. Наруто не подходит к Саске. Держится на расстоянии. Боится рецидива.

[indent] — Прости... — слова даются Узумаки с трудом, он хрипит и вытаскивает из себя нечто задушенное и тихое. — Ты был прав. После той миссии, когда ты все заверял меня в том, что в ней нет ничего подозрительного... что-то идет не так. Я не способен контролировать Кураму. Надеялся, что смогу его удержать, что все-таки что-то смогу сделать, но я даже не способен контролировать самого себя. Временами мне кажется, что я схожу с ума, этот странный гул в моей голове... — блондин сдавленно выдыхает и сжимает руки в кулаки. — Прости меня, Саске! Я не хотел... Я... Прости, что не поговорил с тобой еще раньше, что лгал и пытался справиться со всем один. Прости! Ведь я себя уже точно не прощу! И я не должен был предлагать тебе этот идиотский план! Почему ты согласился?! — а вот теперь он начинает по-настоящему плакать, мешая слезы с болью, злость и отчаянием. — Почему ты не остановил меня, а?! Почему не назвал меня придурком, дураком, тупым Наруто, который всегда и слишком много на себя берет?! Почему ты... — у Наруто дрожат плечи, его всего колотит, а перед глазами все плывет и становится нечетким, а после Узумаки резко перебрасывает на другую мысль. — Но Сакура здесь... ты поправишься. Обязательно. Она поставит тебя на ноги... она... Ты просто вернись! — Наруто глотает слезы, сжимая руки в кулаки, не делая и шага вперед, а после резко разворачивается и выходит из палаты, опасаясь, что сейчас он может сделать только хуже.

[indent] Произошедшее не обратить вспять, не забыть и уже никогда не переиначить. Наруто покидает палату Саске слишком поспешно, бегло просит Сакуру позаботиться о нем, а сам же, трусливо выскочивший за порог больницы, срывается куда-то в неизвестном направлении. Как долго Хокаге не будет его искать? Сколько у него времени? Как долго будет молчать Сакура? Наруто знал, что от него обязательно потребуют ответов, так как состояние у Саске было далеко от хорошего, а назвать это обычным и привычным спаррингом и вовсе не получится. Ему никто не поверит. Он и сам себе не поверит. Ведь будь это так, то сейчас бы они с Учихой шли домой и сдержанно ворчали, поддерживая друг друга под руку и не давая оступиться; будь это так, то Саске не лежал бы сейчас весь истыканный иглами, оплетенный печатями, измученный и искалеченный. Наруто оторвал ему руку. Наруто едва его не убил. Когда Узумаки начинает думать об этом, то к горлу подкатывает тошнота.

[indent] Он опасен. Ему нельзя просить о помощь. Слишком рискованно. Второго такого случая он не допустит.

                 И ему надо держаться подальше от Саске.

                     Ему надо держаться подальше от всех.
                   
                             Так будет лучше. Ведь чудовища всегда остаются одиночками.