« оглядываясь назад, я понимаю, что с первого взгляда мое сердце забилось чаще. и теперь алая лента в волосах словно ярче, чем в былые годы. та старая жизнь теперь минорным аккордом звучит. это печальная кода. и ведь ты не знал, что все эти тринадцать лет... каждый раз я слышал в толпе людской, как смутным эхом дышит голос твой; каждый миг я помнил и ждал тебя... »

Знающие этого мужчину люди сказали бы, что Лань Ван Цзи — являясь идеальным представителем заклинателей из ордена Гу Су Лань — всегда отличался воистину нефритовым терпением, которое никому не под силу сломить. Некоторые же даже совершенно искренне верили в то, что вывести его из себя и вовсе невозможно, а свои эмоции он уже давно оставил в ледяных водах источника Облачных Глубин, так как Лань Чжань никогда и никому не показывал свои истинных чувств, скрывая все за своей неизменной холодностью и сдержанностью. Все считают его идеальным, видя в нем действительно одного из нефритов Гу Су. И ведь не просто так китайские философы приписывают этому минералу пять основных достоинств, отвечающих шести душевным качествам; его мягкий блеск олицетворяет милосердие, его твёрдость — умеренность и справедливость, полупрозрачность — символ честности, чистота — воплощение мудрости, и его изменяемость олицетворяет мужество. Старинная же китайская пословица гласит: «Золото имеет цену, нефрит же бесценен». В глазах других людей Лань Чжань едва ли не превозносился до чего-то мистического и несуществующего, отчего молодое поколение ставило его себе в пример даже и не зная о том, что сам Лань Чжань уже давно себя таковым не считает. Но к чему это все? Да к тому, что только у Вэй У Сяня всегда удавалось вывести это «совершенство» из себя. И до сих пор получается. Прямо сейчас Лань Чжань идет позади Вэй Ина и смотрит ему в спину тем самым взглядом, который не предвещал ничего хорошего, а в какой-то мере и вовсе мог бы расцениваться за угрозу. Это был невероятно тяжелый, холодный и осуждающий взгляд. И Хань Гуан Цзюню даже не надо было смотреть в глаза этому самому заклинателю, чтобы вдоль его позвонков пробежала мелкая дрожь. Лань Чжань уже привык общаться с собеседником подобным образом — одним только взглядом, — а от того и был уверен в том, что сейчас Вэй Ин в полной мере осознает всю серьезность происходящего. В этот раз ему просто так не отшутиться, надеясь на то, что поведение деревенского дурачка ему поможет. Если честно, то сейчас Лань Ван Цзи был очень и очень зол, невольно раскатывая это горькое и обжигающее чувство на языке, а после проглатывая его вместе со всеми рвущимися наружу словами. Причина его злости? Он был зол на Вэй У Сяня за то, что тот слишком недооценил противника, был беспечен, а также и переоценил самого себя, так как попросту забыл о том, что сейчас у него совершенно другое тело, которое не может справиться с оказанной на него нагрузкой. Это тело принадлежало не Старейшине И Лин, а всего лишь навсего молодому парню, которому лишь каким-то невообразимым чудом удалось призвать сюда одну из тех самых душ, что были не самыми желанными гостями в этом мире. Как Вэй У Сян мог об этом забыть? Но и вместе с тем Лань Чжань злится и на самого себя. За что? Он буквально на мгновение позволил себе расслабиться. Он наивно поверил в то, что Вэй Ин сможет со всем справиться и в одиночку, — ведь он был довольно способным и опытным заклинателем, — а также он поверил еще и в то, что Вэй был не настолько глуп для того, чтобы подвергать свою жизнь риску. Снова. Но Лань Чжань ошибся. И эта ошибка, если бы он только не подоспел вовремя, спугнув противника, вполне могла бы стоить возродившему заклинателю даже жизни. А от всего этого воспоминания какой-то хаотичной и печальной мелодией отзывают где-то в голове. Сейчас, оглядываясь назад, Лань Чжань понимает, что все могло бы сложиться иначе. Не лучше, не хуже, а просто иначе. И то сражение на горе Луань Цзян... оно тоже бы могло закончиться совершенно иначе, если бы только он позволил бы себе — хотя бы на одно единственное мгновение — прислушаться к кровоточащей сердечной мышце.
[indent] Но думать обо всем этом теперь уже поздно. Не стоит этого делать. Ведь тогда из могил вновь поднимутся лютые мертвецы, а по венам побежит трупный яд.

Хань Гуан Цзюнь даже и не пытается нагнать идущего впереди него парня, который сейчас отчего-то кажется еще более стройным, чем обычно, но и глаз с него не сводит, пропуская мимо ушей всю его громкую болтовню — пытается отвлечь внимание, — так как прихрамывающая левая нога вызывает совершенно другие эмоции, что заставляют глаза члена ордена Гу Су Лань вмиг потемнеть. В чем причина его злости теперь? Она и не изменилась. Причина эта сейчас старается не подавать виду, что его едва не убили, что ему больно и тяжело. И снова ненужные мысли настойчиво лезут в голову... От них не спрятаться, не убежать, не закрыться. Однажды Лань Чжань уже потерял его. После штурма горы Луань Цзян от Старейшины И Лин вообще ничего не осталось. У них не было тела. И это даже если не говорить о том, что и в сохранности его души никто не был до конца уверен. Всеми хваленного злодея попросту разорвала на куски его же собственная армия. Именно таким стал конец великого Старейшины. И в тот день Лань Ван Цзи даже не хотел вспоминать об этом, не хотел ни с кем говорить, — его молчаливость никого не удивляла, а от того позволяла Лань Чжаню спокойно отпустить друга, — а попросту вернулся в Облачные Глубины и не сказал ни слова. Но гораздо труднее стало после... До судорог в запястьях было тяжело анализировать свои же собственные переживания, находя в чувстве утраты нечто более сильное, а также совершенно не поддающиеся хоть какому-то подавлению. После смерти Вэй Ина что-то все-таки в Лань Чжане переломилось, а весь его самоконтроль и вовсе едва ли не подвергся полураспаду. Эти тринадцать лет... Лань Ван Цзи едва заметно ведет плечом, разминая усталые мышцы, а сам же чувствует, как по коже бежит огонь. Все-таки хорошо, что Вэй У Сянь идет где-то впереди, а от того даже и не замечает того, как Лань Чжань буквально на мгновение закусил нижнюю губу, позволив себе болезненно прикрыть глаза, а затем вновь надел на свое лицо ту самую маску, к которой уже привык весь окружающий его мир. Вэй Ин пропустил слишком многое. И он все еще о многом не знает.
[indent] И все это теперь...

Порою Лань Чжань все еще не может до конца поверить в то, что перед ним снова старый друг, которого он похоронил уже очень и очень давно, но когда же тот вновь улыбается, — эту улыбку невозможно перепутать с чье-то другой, — говорит какую-то ерунду, дурачится, играет на своей флейте, вступает в бой и поучает молодых, то тогда он все-таки невольно верит. И от этого не легче, а горло сдавливают невидимые пальцы, что к утру оставляют синяки. Вэй Ин вроде бы остался прежним, — и даже это тело имеет какие-то общие черты с прошлым Вэй У Сянем, ну или Лань попросту заставляет себя верить в это, намеренно находя уже знакомые ему черты, так как все еще слишком хорошо помнит то лицо, — но только вот вся правда в том, что сам Хань Гуан Цзюнь уже давно прошел через все то, что невольно подтолкнуло его к изменениям, явившим себя безобразными шрамами и толстым пластом перегноя из чувств и невысказанных слов, что осели где-то под ребрами, а теперь вновь напомнили себе, заставляя подойти ближе, протянуть руку и позволить себе дотронуться. К тому же Вэй Ин словно бы все еще остался двадцатилетним, в то время как Лань Чжаню было уже давно за тридцать, а его жизненный путь не был таким хорошим и светлым,  как ему когда-то обещали еще в детстве. Да, он уже давно не отрицает того, что в первое время было чертовски больно и страшно, — лишь Лань Хуань был свидетелем того кошмара, который изуродовал его младшего брата, — так как приходит внезапное осознание того, что совершенно не знаешь куда девать самого себя, но потом Лань Ван Цзи вновь учится контролю и делает это быстро, потому что от этого зависит его жизнь.
[indent] Больше десяти лет... Больше десяти лет один на один со всем этим...

Вэй У Сянь все еще что-то говорит, откидывает лезущие в лицо волосы и старается не оборачиваться, так как Лань Чжань сейчас действительно выглядел довольно грозно, готовый отчитать его словно ребенка прямо на улице, а тем временем Лань Ван Цзи позволяет себе на какие-то жалкие мгновения посмотреть в ровную спину впереди не со злостью, но с какой-то давно уже забытой и расплывчатой тоской, которая все это время мирно спала где-то в сердечных камерах. Сегодняшний день... он наталкивает на определенные мысли, которые обжигают губы заклинателя теми самыми словами, которые он даже и не надеялся хоть когда-то произнести вслух; сказать это прямо ему в лицо, отмечая любое изменение на невозможно живом лице, а лучше всего на ухо, тем самым лишь подтверждая их важность; выразить их в прикосновении, а не утопив в своих же собственных глазах.
[indent] Но можно ли?

« полюбить тебя заново. вспомнить все забытое. вновь принять. вновь научиться чувствовать. и лишь шрамы отзываются на мысли тяжелые болью фантомной. на самом деле всего этого не существует. нет никакого предопределения, родственной души, предназначенной нам с самого рождения... мы выбираем. выбираем сами, с кем останемся, кому отдадим своё сердце. и я свой выбор уже сделал. но только вот понял я это лишь тогда, когда ты сам же себя разорвал на девяносто девять ран. »

Они возвращаются на постоялый двор все в том же тягостном молчании, что незримо оседает на плечах, так как со временем даже и у Вэй У Сяня попросту закончились все его истории. И стоило им только пройти внутрь, минуя зал на первом этаже, как заклинатель с темными волосами перехваченными алой лентой быстро — насколько для него это сейчас было возможно — взбежал по лестнице прямо наверх. Уже в комнате, которую они привычно делили на двоих, Лань Ван Цзи промолчал уже лишь потому, что решил подыграть Вэй Ину в его попытках не подпустить заклинателя к себе, а за это время попытаться успокоиться самому. Неужели настолько сильно ранен? И все эти отговорки... Лань Чжань уже был почти готов на то, чтобы напомнить Вэй У Сяню о том, что они оба мужчины, что они друг другу все-таки не чужие, а от того и прикрываться всей этой ерундой не имело никакого смысла, но вместо этого Лань Ван Цзи в который раз за сегодня проглатывает рвущиеся наружу слова и без лишнего шума все-таки выходит из комнаты, позволяя парню сделать все то, что он сейчас хотел. неужели что-то скрывает? Вэй Ин определенно мог чего-то недоговаривать, а от того все-таки стоило дать ему хотя бы пару лишних минут. Спустившись же на первый этаж, на котором все еще было довольно тихо, так как основной наплыв гостей придет именно к вечеру, Лань Чжань сразу же позаботился о горячей воде и полотенцах, а не о еде, так как до ужина было еще далеко, а вода и явно пострадавший Вэй Ин беспокоили его гораздо сильнее всего остального. Зачем вода? Лань хотел помочь другу, а также лично удостовериться в том, что ничего серьезного с ним не случилось, а там и завести разговор относительно его нового тела, а также и его возможностей. Хань Гуан Цзюн не задумывался над этим раньше, но все-таки им стоило признать тот факт, что это тело было чересчур слабым для заклинателя уровня Старейшины И Лин. Его — это самое тело — нужно было сделать сильнее. И Лань Ван Цзи придется провести Вэй У Сяня по всей тропе молодого заклинателя с самого начала, если тот не хочет и дальше находиться в таком состоянии.
[indent] О тренировках определенно стоило подумать.

Когда же Лань Чжань вновь поднимается в отведенную им с Вэй Ином комнату, решив, что времени он дал ему предостаточно, то буквально на доли секунды застывает на пороге. Причина? Взгляд заклинателя из Гу Су выловил из общей картины именно то, что и пытался скрыть от него Вэй У Сянь, а именно огромный и крайне болезненного вида синяк во всю спину, который Вэй Ин попросту не успел от него спрятать. Как и не смог спрятать отразившееся на лице волнение и тревогу. Итог? От этого общее настроение Лань Ван Цзи, который буквально еще пару минут назад старался вернуться к привычному спокойствию, становится еще более мрачным. Но вместо того чтобы с порога задавать вопросы и обвинять Вэй У Сяня в безалаберности, он лишь проходит в комнату, осторожно закрывает дверь, а после ставит таз с водой и полотенцами на небольшой столик, который сейчас как раз был пуст. Тем временем Вэй Ин правильно считывает эмоции Лань Чжаня, осознавая, что тот действительно злится, а также невольно выдает свою нервозность своим же поведением. И ведь Лань Ван Цзи не просто злится. Лань балансировал на краю холодной ярости, старательно не позволяя ей захлестнуть себя окончательно, так как не позволял своим негативным эмоциям собой управлять. Больше он этой ошибки не допустит. Не снова. Что плохо?  Получается у него это довольно плохо, так как кое-кто совершенно не умеет держать язык за зубами, а также позволяет говорить себе те самые вещи, что вызывают в Хань Гуан Цзюне такой всплеск энергии, что Вэй У Сян вполне должен был его почувствовать, если не увидеть. Вновь холодает на несколько градусов, а мышцы спины и вовсе немеют.
[indent] — Снимай.

Мужчина поворачивается к молодому — лишь телом — заклинателю с одним только единственным словом, что тут же заглохло где-то в стенах, подразумевая под собой то, что сейчас Вэй Ину не удастся отвертеться и он будет вынужден показать Лань Чжаню каждый свой синяк, который он заработал лишь по своей глупости и гордости. И голос Лань Ван Цзи не просто холодный, а отдает крепким морозом и едва ли совершенно неприкрытым раздражением. Да, конечно, отчасти все это было именно из-за того, что Вэй Ин сегодня серьезно подставился, отчего заставил Лань Чжаня по-настоящему волноваться за него — это чувство все еще не собиралось утихать, — но частично это все было довольно агрессивной реакций на те самый последние слова Вэй У Сяня, что отозвались в затылке мужчины тупой и ноющей болью. Если бы Вэй Ин только бы обратил на это внимание, то он бы заметил, что у вечно бесстрастного Хань Гуан Цзюня только что дрогнули пальцы, а лицо стало слегка бледнее. Неужели он говорит такие вещи вполне осознанно? Неужели он даже и представить себе не может, что все это сейчас очень не к месту? Эти слова... они действительно оглушают и выбивают воздух из легких, заставляя Лань Чжаня против его воли вернуться в те самые тринадцать лет, которые оказались для него самыми сложными из всех. За эти мучительно долгие тринадцать лет Лань Чжань пережил и отрицание, и обиду, и злость, и депрессию, и принятие. И никакого восстановления. Он просто застыл в состоянии того последнего чувства, так как в нем находиться было гораздо легче, чем во всех остальных. И сейчас Вэй У Сянь попросту возвращает его к начальному этапу, в котором не было ничего кроме злости и обиды. Что его спасет сейчас? Лишь то, что Лань Чжань уже давно не ребенок, а также действительно старается не показывать ничего лишнего из того, что он сейчас на самом деле чувствует, сжимая пальцы на горле у своих же собственных демонов, заставляя и самого себя задохнуться и замолчать.
[indent] — Повторять не буду.

Заметив, что Вэй Ин даже и не собирается двигаться, а только как-то странно смотрит в ответ, — ему явно хотелось объяснений, а также он и не горел желанием сознаваться в том, что серьезно пострадал, — ему просто пришлось сказать эти слова. Разве ты не знаешь? Разве ты не помнишь? Лань Чжань не любит повторять что-то дважды. А так как парень все еще прикидывался глухим, то Лань Ван Цзи попросту перехватывает сопротивляющегося Вэй У Сяня за руки, — буквально только что он явно пытался трусливо сбежать, — так как терпеть все его выкрутасы он сейчас не собирался вовсе, грубо и резко тянет на себя, а после заставляет его опуститься прямо на стол, который лишь слегка продавил ножками пол от такого напора. Лань Чжань нагло пользуется секундным замешательством Вэй Ина, который все еще словно бы не понимает происходящего, и тут же буквально сдергивает с него верхнюю часть одежды, бросая ее куда-то на пол, тем самым оголяя длинную белую шею заклинателя, болезненно выступающие ключицы, покрытые синяками плечи и грудь. Сейчас Вэй Ин выглядел как-то немного иначе, а виной тому было то, что в воспоминаниях Лань Ван Цзи был юноша совершенно другого телосложения, которое гораздо больше подходило заклинателю. Сейчас же все линии словно бы стали более плавными, юношескими, а из них исчезла некая резкость. Лань Чжань щурится неодобрительно, рассматривая тело Вэй У Сяня, сжимает зубы и добавляет лишь совершенно не терпящее никаких возражений: — Не двигайся.

Но все-таки прежде чем приступить к полному осмотру этого идиота, который явно забыл о том, что теперь он не всесильный и страшный Старейшина, который одним лишь своим именем мог запугать едва ли не любого, Лань, отпуская чужие руки, без единого замешательства опускается на колени перед сидящем на столе парне и задирает штанину на его ноге. Зачем? Лань Ван Цзи определенно видел, что Вэй Ин хромал, когда они возвращались в город, пускай и старался это скрыть. И это действительно имело место быть: нога опухла и выглядела не очень хорошо. Можно ли было позволить ему ходить вот так? Нет. В ответ на это заклинатель что-то хмыкнул, а после, отойдя от Вэй У Сяня всего лишь на пару шагов, чтобы взять влажную тряпку, бегло заглянул и в свой мешочек. У каждого из них должны быть хоть какие-то средства для оказания первой помощи, — более взрослые не уставали напоминать об этом и молодым, которые нередко бывали рассеянными в этом плане, — а в мешочке Лань Ван Цзи как раз нашлась мазь и небольшое количество бинтов. Потом надо будет не забыть пополнить свои запасы, так как что-то подсказывало Лань Чжаню, что все это он сегодня потратит на неугомонного мальчишку за своей спиной. Вернувшись же обратно к непоседливому парню, у которого вообще-то все-таки должна была быть душа уже взрослого мужчины, Лань Чжань, упираясь коленями в холодный пол, мягко обхватил холодными и тонкими пальцами чужую лодыжку, приподнял ее так, чтобы Вэй Ину не было больно, а после осторожно провел по горящей коже мокрым полотенцем, чтобы хоть как-то помочь мышцам расслабиться, превращая боль в ненавязчивый шепот. Затем уже мазь. Словно прикасаясь к чему-то легкому и готовому вот-вот расколоться на части, — скажи, что ты больше не исчезнешь, что не будешь кидаться прямо на чужой меч, — Лань Чжань бережно и старательно втирал мазь в поврежденные участки кожи. Движения пальцев заклинателя напоминали его игру на гуцине. Они были плавные, мягкие, ласковые, но при этом достаточно быстрые и уверенные. И за все это время Лань Чжань ни разу не посмотрел Вэй Ину в лицо, тем самым создавая впечатление, что действительно поглощен своими действиями. И это была правда. Ведь если не обработать ногу сейчас, то потом Вэй У Сянь будет еще долгое время жаловаться на то, что он бедный и несчастный, продолжая строить из себя жертву чисто из-за банального желания поиграть во что-то новое.
[indent] Но травмирована была не только нога.

Стоило Лань Чжаню отстраниться от синяка на левой ноге Вэй Ина, не забыв и обвернуть вокруг его лодыжки один слой легкого бинта, как он вновь выпрямился, но в этот раз уже посмотрел сначала парню в глаза, а затем перевел взгляд на его руки, отмечая, что сейчас лучше уделить внимание сначала им, а затем уже перейти к более травмированным участкам кожи.
[indent] — Покажи.

Все еще наблюдая за реакцией Вэй У Сяня, который мог в любой момент вскочить на ноги и попытаться сбежать, Лань Ван Цзи вновь смочил полотенце в теплой воде, а после, осторожно поднес мокрую ткань к чужим рукам. Свободной рукой заклинатель мягко и легко перехватил чужое запястье, потянув его на себя, и тем самым заставив Вэй Ина вытянуть руку. Ссадины и синяки на руках не особо нуждались в обработке мазью, а уж тем более не стоило тратить на них и бинт, но хотя бы протереть их влажным полотенцем все-таки стоило. И вот Лань Чжань снова отводит взгляд от лица друга, так как его сейчас куда больше интересуют его руки. И Вэй У Сянь даже и предположить не может того, что сейчас творится в голове у Лань Ван Цзи. В его подсознании вновь  наступает хаос, а воспоминания перемешиваются между собой, заставляя его вспоминать совершенно не то, что он хотел бы помнить. Лань Чжань кладет полотенце обратно в таз с водой, но отпускать Вэй Ина даже и не намерен, нарочито медленно проверяя результат собственных трудов: слегка огрубевшие подушечки пальцев ласково касаются каждого синяка и ссадины, создавая впечатления, словно бы от одних только лишь прикосновений вся боль может уйти. Эти раны совершенно глупые и простые, но даже они сейчас все еще не позволяют несказанной злости в груди Хань Гуан Цзюня успокоиться. Лань Ван Цзи вновь переводит свой взгляд на лицо Вэй Ина, смотрит на него своими холодными глазами, одновременно с этим опуская свои ладони на чужие, касаясь запястья заклинателя, задержавшись там буквально на доли секунды, словно вспоминая что-то, а затем невесомо накрывает своей рукой чужую ладонь, создавая иллюзорное ощущение переплетенных пальцев. Лань Чжань делает это вполне осознанно. И он все еще не отводит взгляд.
[indent] — Ты никогда не изменишься.

Никаких эмоций. Бесцветный голос. И по нему нельзя прочитать ни единого чувства, что сейчас глухо бьется где-то прямо между ребер. Потому что Лань все еще не позволяет себе этого. — Поворачивайся.  — нужно было еще осмотреть спину Вэй Ина, а также и все остальное. И нужно было отпустить его руку. А для этого парню перед ним нужно было лишь повернуться.  На что же сейчас надеялся Лань Чжань? Что Вэй У Сянь не станет дурачиться, не будет пытаться вновь сделать вид, что ничего не произошло, а также заберет назад свои слова. Лань Ван Цзи просто хочет ему помочь. Так почему же он пытается закрыться от него? Почему сразу во всем не признался? К чему это все? Такое недоверие сейчас кажется отчего-то странным, а также цепляет не хуже тех страшных слов.
[indent] Вэй Ин...

« мы с тобой — обрывки фраз. воспоминания словно штиль, где нет движенья, только ил. смирись. моя любовь неисправима. потому что исправлять здесь нечего. и это чувство — сестра, дочь и в то же время мать смерти, которая приходится ей сестрой, матерью и дочерью. и потому в глубинах любви есть глубины вечного отчаяния, из которых вырастают надежда и утешение. и мгновенья пройденных годов не смогут заменить тебя, и пусть мне не хватает слов, но я хочу вновь понять тебя. вынь мои занозы.
не отпущу теперь тебя. »

Когда-то Лань Ван Цзи говорил о том, что он ни за что и никогда не прикоснется к чужаку, — Вэй У Сянь даже лично слышал это от него, — а также заклинатель из ордена Гу Су Лань всегда старался незамедлительно пресечь любые физические контакты с кем-то из окружающих его людей. Лань Чжань никогда и никому не позволял прикасаться к себе, а вместе с тем и сам никогда и никого не трогал, выдерживая между собой и собеседником определенную дистанцию для того, чтобы даже и белоснежные одежды Хань Гуан Цзюня было невозможно случайно задеть. И дело было вовсе не в каких-то там фобиях, брезгливости или даже пресловутой гордости. Дело было совершенно в другом. И можно даже было сказать, что в такое простое для многих понятие, как обычное прикосновение, для Лань Чжаня был вложен тоже свой некий смысл, что был заключен и в лентах ордена Гу Су Лань. Он не мог просто так прикоснуться к человеку, если только этого не требовала та или иная ситуация, в которой без этого было просто не обойтись, — ведь не будет он и вовсе отгораживать себя от других, — но и даже в этом случае Лань Ван Цзи делал все возможное, чтобы лишний раз не дотрагиваться до чужого ему человека. Все это было очень важно. Почему? Все заключалось в глубине истинной близости, что рождалась из ласкового прикосновения, спокойного взгляда и ровного дыхания рядом. Да, конечно, это ведь совершенно простой жест, но даже он может быть наполнен тысячами невысказанных чувств и мыслей, вырывающимися наружу длинным потоком с этим мимолётным касанием. А что сейчас? Лань Чжань буквально несколько минут назад стоял перед Вэй У Сянем на коленях, — в новом восприятии этого мира, который за последние годы все-таки в чем-то изменился для заклинателя, никакие статусы и его положение ничего сейчас не стоили, так как раньше они с Вэй Ином были равны друг другу, — сам же изъявил желание осмотреть и обработать его раны, которыми он мог и вовсе не заниматься, а также и не оставил заклинателю никакой возможности справиться со всем этим самостоятельно. И к чему это все? Да к тому, что сейчас Лань Ван Цзи сам прикасается к Вэй Ину, а его разум ничем не замутнен. И он не испытывает при этом того самого чувства, что жило в его груди лет в пятнадцать, когда даже во время битвы он не мог позволить себе взять Вэй У Сяня за руку, а вместо этого схватил того за воротник.
[indent] « Юность ушла вместе с ним. В небесах рассеяны звезды. Горы стояли как и прежде, только под моим ногами течет уже не вчерашняя вода. »

Пускай это тело и не принадлежит Старейшине И Лин, но все-таки в нем угадывалось что-то смутно знакомое, заставляющее взгляд непроизвольно теплеть. Что важно? Важно было далеко не тело, которое все еще не перестает удивлять своей отдаленной схожестью и едва уловимыми линиями, приковывая взгляд, а только лишь душа. Та самая душа, что не обратилась в звездную пыль, а все это время пребывала в холодном и вязком ничто. Пустота. Одиночество. Забвение. Лань Чжань ничего не спрашивает у Вэй У Сяня о жизни загробной, но если он когда-нибудь захочет ему рассказать, то он не был до конца уверен в том, что хочет что-то об этом знать. Достаточно было уже и того, что этот мир сохранил его, спрятал от всех остальных, а затем и вернул домой. Ты слышишь это? Ты дома. Только не задавай лишних вопросов, что будут заключены в «Кто-нибудь меня ждал?» и «Кто-нибудь по мне скучал?». Потому что никто не сможет дать тебе на них ответа. Не ждали. Не скучали. Но если тебе наплевать, то он все еще готов позвать тебя по имени, не позволив вернуться во тьму. Ты все еще хочешь вернуться домой? Тогда он тебя встретит.

И пускай все это время Хань Гуан Цзюн был целиком и полностью сосредоточен на чужих синяках и ссадинах, — не хотелось бы потом каких-нибудь внезапных сюрпризов, а уж тем более каких-нибудь проклятий, — но он не мог не заметить реакцию Вэй У Сяня на свои действия и прикосновения, чувствуя его дрожь и едва заметное напряжение. Считывать онемение чужого тела сквозь собственные пальцы было даже слишком легко. Как и не смог Лань Чжань пропустить мимо ушей тот самый несдержанный стон, что сорвался с губ темного заклинателя. Слишком открыто. Слишком обнаженно. Заставляет замереть буквально на мгновение, чтобы не спугнуть, успеть схватить момент и не потерять его. Это слабость? Лань Чжань всегда его — голос темного — услышит. И он всегда его узнает. За то время, что Лань Ван Цзи и Вэй У Сянь провели вместе, заново выстраивая вопросы доверия, он уже успел запомнить каждый звук его шагов и голоса. Хань Гуан Цзюн был способен различить даже его дыхание в те моменты, когда он спит или злится, когда нервничает и обижается, но именно этот момент он распознать не смог. Это что-то новое. Но Вэй Ин и по натуре своей вообще многогранен. И это касается не только его поведения, но еще и голоса, смеха и слов. Граней так много. И Лань Чжань не может упустить из виду ни одной. Чужой голос отражается от барабанной перепонки и теряется где-то в подсознании, которое одновременно с этим задавалось вопросом такого поведения Вэй Ина. Что-то не так? И ведь стоило Лань Ван Цзи только коснуться чужих рук — когда-то он представлял себе, как берет темного за руку, ничего под этим особо не подразумевая, а просто желая почувствовать чужие пальцы в своей ладони, те самые пальцы, что заставляют Чэнь Цинь настолько чувственно петь, а затем срываться в агонию и неконтролируемую злость,  — как друг тут же отводит свой взгляд куда-то в сторону, стараясь даже и не смотреть на заклинателя из Гу Су. Лань Ван Цзи подмечает каждую мелочь в поведении Вэй У Сяня, с интересом стараясь запомнить что-то новое для него, — даже спустя столько лет Вэй Ин все еще способен его удивлять, — так как он никогда раньше не видел этого парня таким. Но только вот все это пропадает слишком быстро. Остается лишь дым и запах гари.

Вэй У Сянь едва ли не загорается ярким пламенем, рассыпая вокруг себя искры, когда слышит со стороны Лань Ван Цзи слова о том, что он никогда не изменится. И, если честно, то Лань Чжаню все еще не до конца понятна эта странная вспышка раздражения со стороны Вэй У Сяня, что последовала сразу же за его словами. Почему он так среагировал? Хань Гуан Цзюнь ведь совершенно не хотел его как-то задеть, намекая на то, что можно было бы уже вести себя по-взрослому, а не бросаться бездумно в темную бездну с головой. Да, конечно, ему хотелось бы это сказать, но только не такими словами. А если уж говорить совсем честно, то в какой-то мере Лань Чжань лишь подтвердил для себя один важный момент. Какой именно? Вэй Ин вернулся к нему прежним. Словно бы Лань Ван Цзи видел его только вчера, а всего этого странного забвения длинною в несколько лет и вовсе не было. Его поведение, манера речи, улыбка и прочие мелкие детали, которые и делали из него настоящего Вэй У Сяня, словно бы ничуть и не изменились. Это все даже как-то немного странно, немного пугает, а еще отчего-то вызывает странное чувство того, что это не Вэй Ин что-то пропустил, став частью безграничной пустоты на долгие годы, а сам Лань Чжань по каким-то неизвестным причинам отдалился от него. Как ему вернуться? Как перейти через эту быструю реку, что вновь разделила их? Но видимо Вэй У Сяня эти слова действительно задевают. Он быстро вскакивает на ноги, старается оттолкнуть от себя заклинателя из ордена Гу Су Лань, который явно не ожидал от него такой реакции, буквально весь покрывается ядовитыми иголками, а там и вновь хочет уйти.

[indent] — Нет.

Голос Хань Гуан Цзюня все еще остается спокойным и ровным — в нем лишь отчетливо проступает сила и то самое давление, что заставляет подчиниться, — но вот движения заклинателя стали чуть более резкими и грубыми. Он нетерпелив. И это подтверждается в тот же миг, когда он хватает Вэй У Сяня за запястье, тем самым не позволяя ему уйти. Это странное чувство... своим поведением, своими словами и поступками, которые что-то ломают в подсознании мужчины, Вэй Ин — даже и не осознавая этого — вновь заставляет друга переживать все то, что он и вспоминать особо не хотел на протяжении всех этих лет. Дело было вовсе не в том, что кто-то смог слегка покалечить темного, так как каждый из них за годы жизни зарабатывал те или иные шрамы, что было вполне нормально и ожидаемо для мужчины. Это было другое. Это было тянущее и холодное чувство невосполнимой утраты, что сжирает тебя заживо вместе с костями. То самое все еще невысказанное чувство, которое проявило себя спустя сутки после трагедии на горе Лаунь Цзян, когда с глаз уже спала тяжелая темная пелена, а ровный строй окрашенных в серый цвет воспоминаний прошлого внезапно обрел тот самый смысл, что заставил молодого заклинателя невольно вздрогнуть, прижаться спиной к старому дубу, закрыть глаза, почувствовав себя в миг опустошенным и все упустившим, закусить губу от осознания того, что не признавал очевидного, и простоять так где-то в течении часа, позволяя своей жизни переломать тебе грудную клетку, а подсознанию смириться с действительностью. В тот раз он позволил себе быть слабым.
[indent] В тот раз ему было впервые в жизни наплевать на все.

Лань Чжань зажимает их руки аккурат между их тел, подходит ближе, сокращая дистанцию до минимума для того, чтобы коснуться грудью чужих пальцев. Вэй Ин пытается вырваться, убежать, отвоевав свое право на то, чтобы побыть одному, чтобы справиться со всем самостоятельно, вероятно, тем самым спасая и чувство собственного достоинства, но сейчас ему попросту не дают этого сделать. Открыто запрещают. Он уже когда-то пытался справиться со всем в одиночку. К чему это привело? Ни к чему хорошему. Лань Ван Цзи сложно до конца прочитать эмоции Вэй У Сяня, который сейчас выглядел едва ли не обиженным и каким-то растерянным, — Лань понимает, что все это как-то связано с ним самим, его словами и действиями, которые отличались от привычного, но ответа все равно найти не может, — но и ведь сам темный не особо хорошо преуспевает в том, чтобы считывать эмоции друга. Кровь. Взгляд холодных глаз Лань Чжаня останавливается на искусанных губах Вэй Ина. И он ведь видел, как заклинатель кусал губы и отводил взгляд в сторону, но не смог найти этому причину. Неужели было настолько больно? Или неприятно? И ведь если даже и было, то вряд ли он в этом признается. Свободной рукой Лань тянется к истерзанным до крови губам. Всего лишь секундное замешательство, которое и замешательством назвать было сложно, сжатые в нерешительности пальцы, но потом все это попросту проходит, а Лань Чжань, уже полностью уверенный в своих действиях, большим пальцем стирает с растерзанной кожи выступившую кровь, слегка размазывая ее по губе Вэй У Сяня и создавая неловкое ощущение той самой помады, которой некоторые женщины красят свои губы. Кровь теплая. Кровь яркая. И слишком уж сильно контрастирует с белыми пальцами заклинателя. Но Лань все еще не убирает руки. Он мягко приподнимает лицо Вэй У Сяня за подборок, заставляя того посмотреть себе в глаза, — не отводи взгляд, Вэй Ин, — остальными пальцами мягко касаясь нижней челюсти и лишь самыми подушечками пальцев задевая щеку.
[indent] — Больше не уходи. — в голосе Лань Чжаня не слышалось обычной строгости. Он сказал это будто бы равнодушно и без лишних эмоций, но только вот на радужке глаза проявилось что-то такое, что невольно выдавало в нем ту простую и прописную истину, что сейчас эти слова были связаны с совершенно не простым выходом за дверь, а с чем -то большим. И это что-то когда-то действительно причинило ему боль.

Так невыносимо сложно не видеть в нем мальчишку. Яркий. Живой. Горячий. Этот прекрасный юношеский период, когда все краски мира ярче, запахи четче, а восприятие не успевает за собственными мыслями и сердцем. В те годы жизнь казалась прекрасной, полной перспектив и невероятных моментов. Некоторые из них даже не поспевали за этим неугомонным ритмом. Лишь Вэй У Сянь успевал делать все и сразу, быть во всех местах одновременно, заводить новые знакомства и у него даже оставалось время для того, чтобы просто подурачиться. В те дни Лань Чжань даже слегка ему завидовал. Почему? Он не умел так свободно общаться с людьми, а что такое быть свободным и позволять себе детские шалости, которые были под запретом в Облачных Глубинах, он и вовсе не знал. Вэй У Сянь был совершенно не похож на него. Слишком далекий. Слишком странный. Слишком яркий. Но люди всегда к нему тянулись, улыбались в ответ, так что и Лань не смог противостоять той убийственной харизме. Почему же никто этого не заметил? Молодой господин Лань умел держать свои эмоции и желания под контролем, а от того даже и сам Вэй Ин этого так и не заметил, думая, что Лань Ван Цзи и вовсе его игнорирует. А ведь он всегда наблюдал за тобой. Он всегда смотрел только на тебя, а не сквозь. Он всегда тебя видел. Вспыльчивый, невероятно вредный, шумный, безрассудный и смелый мальчишка. И Лань Ван Цзи уже давно признался себе в том, что действительно любит его. Сильно. Искренне. У него было достаточно времени для того, чтобы позволить себе оставить это чувство в своей душе, а также избавиться от всего того лишнего, что первое время терзало душу сомнениями и страхами. Нет. Хотелось встряхнуть головой и отогнать от себя эти мысли, так как Вэй Ин не был ребенком. И нельзя смотреть на него именно в таком ключе, отчитывая за плохое поведение и грозя наказанием. Это время уже давно прошло, а сам Лань Ван Цзи был не настолько вспыльчив в отношении Старейшины И Лин. А сегодняшняя же вспышка гнева была вполне оправдана.

Даже и не дожидаясь хоть какого-то ответа на свои слова и действия, который Ланю был как-то и не особенно нужен, он попросту грубо разворачивает Вэй У Сяня к себе спиной. Его руку он уже отпустил, но он все еще не мог позволить ему сбежать, а от того уверенно перехватывает парня левой рукой за талию, тем самым показывая, что любая его попытка вырваться будет тут же остановлена. Лань Ван Цзи все еще должен был увидеть тот самый синяк на спине Вэй Ина, который выглядел болезненнее и хуже прочих, а от того он не мешкает с тем, чтобы вновь потянуть и без того спадающий ишань с плеч друга как можно ниже. Не пытайся убежать. Он все равно не собирается тебя отпускать. И это тепло чужого тела, запах и темные волосы. Лань Ван Цзи — впервые за это долгое время — позволяет себе слегка ослабить собственный самоконтроль, подается вперед и утыкается лбом в чужой затылок. Прикрыть глаза. Расслабленно выдохнуть куда-то в шею. Честно? От близости Вэй Ина не дрожат колени, а сердце не сбивается с привычного ему ритма, все еще равномерно разгоняя кровь по телу, а мышцы не сводит приятной судорогой, как и вообще не происходит ничего такого. Это даже больше успокаивало, заставляя заглушить в себе ту вспышку гнева. И это объятие... Это всего лишь то самое объятие, которого не случилось ранее. Это банальное желание наконец-то почувствовать, что человек в его руках действительно настоящий. Но еще Лань спокоен и по той простой причине, что он уже давно прошел через все стадии осознания и принятия собственных чувств. Есть ли ему чего стыдиться? Нет. А сегодняшнее утро же лишь подтолкнуло его к тому, чтобы хотя бы раз позволить себе буквально на мгновение отпустить себя. Он ведь и вовсе не рассчитывал на то, что когда-нибудь увидит Вэй У Сяня снова, готов был к тому, что останется с этим один на один, но вместо этого все повернулось слишком круто. И он чуть было вновь это не потерял.
[indent] — Ты ведь даже и не знаешь почему я злюсь, да? — Правая рука Лань Ван Цзи скользит вдоль отчетливо проступающих позвонков, словно бы проверяя на месте ли они, а затем всей ладонью надавливает на побагровевшие участки кожи темного заклинателя. Это больно. И Лань Чжань это знает. Он слегка отстраняется от Вэй У Сяня, чтобы своими собственными глазами посмотреть на проблему и увиденное ему совершенно не нравится. Хотелось вернуться в Облачные Глубины и загнать Вэй Ина в тот самый ледяной источник, который ему не особо нравится. Ах да... Лань Ван Цзи действительно проигнорировал слова Вэй У Сяня, что были полны желчи и раздражения. Потому что ему нечего на это ответить. Он действительно прожил дольше него. Но может ли он его чему-то научить? Едва ли.

Сейчас Лань Чжань не может повернуться к столу и взять полотенце, так как попросту не может отпустить Вэй У Сяня. Он ведь попытается сбежать. Ведь попытается, да? Или ему просто не хочется его отпускать? Холодные пальцы вновь скользят вдоль спины, надавливают куда-то прямо между лопаток, проверяя реакцию чужого тела на прикосновения. И ведь темному просто надо сказать ему о том, что ему больно, если это действительно так. Разве это сложно? Хотя... Вряд ли он это сделает. Ведь даже в своей прошлой жизни Вэй У Сянь не особо спешил делиться с кем-то своими переживаниями и проблемами, никогда не пытался объясниться, а уж тем более не признавался в том, что ему может быть по-настоящему больно и плохо. По крайней мере Лань Ван Цзи действительно не помнит подобных моментов. Или забыл? Нет. Он бы такое точно не забыл.
[indent] — Нам нужно заняться твоей спиной, а не то на следующее утро ты вообще не встанешь.

Честно? Лань Чжаню все-таки действительно нравится чувствовать под своими пальцами чужую горячую кожу, — и никакие синяки и ссадины ее не портят, пускай и вызывают определенное беспокойство, которое было совершенно ожидаемо, — ему нравится пропускать сквозь них эту легкую и мягкую дрожь, которая в его теле отзывается чем-то теплым и тягучим, расползаясь по венам чем-то приятным. Ему нравится останавливаться на мысли о том, что это именно Вэй У Сянь. И что он именно так реагирует только на него. В глазах темнеет буквально на доли секунды, а сам Лань даже и не замечает того, что его титанический контроль начинает осыпаться в крошку лишь из-за чужого дыхания рядом. Так близко. Теперь уже только рядом с ним. Взгляд Лань Ван Цзи скользит по белому плечу. Хочется прижаться. Хочется коснуться. Как представлял себе раньше, когда первое время было невыносимо хоронить его вновь, осознавая, что был дураком.
[indent] Самоконтроль обращается в ничто со следующей вспышкой чужого дыхания.
[indent] Всего лишь одна слабость. Разве это так много?
[indent] Расписываясь на чужом плече губами под обещанием никогда больше не терять из виду.

ashes remain — all of me
асадов — как много тех, с кем можно лечь в постель, как мало тех, с кем хочется проснуться…

«я люблю тебя» означает, что я принимаю тебя таким, какой ты есть, и что я не собираюсь переделывать тебя в кого-то другого. это значит, что я буду любить и поддерживать тебя даже в худшие времена. это значит, что я буду любить тебя, даже когда ты в плохом настроении или слишком устал. это значит, что я буду любить тебя, даже когда ты подавлен, а не тогда, когда это удобно мне. «я люблю тебя» означает, что я знаю все твои самые страшные секреты и не осуждаю за них, прося лишь о том, чтобы ты так же не осуждал и меня. это означает, что я буду бороться за нас и не позволю этому разрушиться так просто. это означает, что я думаю о тебе, мечтаю о тебе, постоянно нуждаюсь в тебе и надеюсь, что однажды ты почувствуешь то же самое и ко мне.

Такие люди встречаются лишь один единственный раз за всю жизнь. До дрожи в запястьях невыносимо страшно их так и не встретить, упустить, оттолкнуть и прогнать. Ведь второго шанса уже не будет. И они — эти люди — для каждого свои. Они приходят в нее — жизнь — независимо от твоего желания, устраивают хаос в мыслях, в доме, в сердце и душе, вызывают дезориентацию, а после ты уже не можешь — и не хочешь — от них избавиться. Не получается. И сгорая в огне, не торопись тушить. Помни: кого-то этот огонь греет. Свобода без них равносильна пустоте. Густой. Вязкой. Угнетающей. Давящей. Потому что пространство, которое окружает тебя, должно быть наполнено не только тобой и привычными тебе вещами, — когда-нибудь ты захочешь их с кем-нибудь разделить, — но еще и тем самым человеком, что когда-то осмелился все в твоей жизни переиначить, стать ее частью, а затем и смыслом. И он ведь мог даже всего этого не заметить, списать все на нелепую случайность, а там и вовсе в полной мере не осознать того, что он что-то изменил и в тебе самом, но только вот будет уже слишком поздно. Ван Цзи же за свои тридцать семь обросших кровяной коркой лет посчастливилось — ведь не проклятие же это, да? — дважды встретить одного и того же человека. Его имя? Многие произносят его с горячей ненавистью и липким презрением. Вэй У Сянь. Тот самый Старейшина И Лин. Оскверненный тьмой. Клейменный раскаленным солнцем. Это был мужчина, который никогда не боялся рисковать, был смелым, несгибаемым, вспыльчивым и невероятно талантливым. В Вэй У Сяне всегда и всего было немного слишком. И это невозможно было не заметить. Ко всему этому было просто невозможно не потянуться. И сейчас он — всеми порицаемый Старейшина И Лин — был в сильных руках Лань Чжаня. Раздраженный. Пытающийся сбежать. Взбудораженный. Совершенно не властный над рефлексами нового тела. Невозможно нужный. И до дрожи желанный. Многолетние льдины внутри Ланя, которые многие годы были частью двухсот шести костей, с треском обрушиваются в межреберные глубины. Для него это слишком. И даже ему не под силу всегда держать свои эмоции и желания под идеальным контролем. Идеала нет. Хань Гуан Цзюн знает это лучше прочих. А от того и ему свойственны ошибки и срасти, что и делают нас настоящими и живыми.
[indent] Великое множество ошибок. И всего одна единственная страсть.

Слова У Сяня, сказанные им буквально несколькими минутами ранее, вновь всплывают в голове заклинателя из Гу Су, отражаясь от стен черепной коробки громовым и многоголосым эхо. И его не заглушить. Не проигнорировать. От него не сбежать. Лань Ван Цзи лишь еще сильнее сжимает руки на талии темноволосого парня, которому не удастся сегодня сбежать от него, как это было раньше, одновременно с этим прикрывая глаза, тем самым словно бы пытаясь выразить все свое раздражение и все те невысказанные эмоции, которые в нем пробудили все эти слова. Честно? Это задевает. Бьет больно, со всей силы и до внутренних переломов. Это невидимые пощечины. Их нельзя увидеть. Но их можно почувствовать. И от всех этих слов было гораздо больнее, чем в тот день, когда Ци Шань Вэнь осмелился сжечь Облачные Глубины, а его брат куда-то пропал. В тот день было действительно больно, а ярость и обреченность застилали глаза. Тогда эти чувства казались Ланю самыми тяжелыми из всех возможных, — молод еще был, опыта было мало, — но как же он тогда ошибался. Ведь это было только начало. Он еще не знает о том, что из Ци Шань Вэнь вернется совершенно другой Вэй Ин, что будет битва гораздо страшнее всеми им пережитых, — битва с самим собой, — и в каком-то момент он ее проиграет, что моральные увечья бывают гораздо более тяжелыми, чем физические.
[indent] Он обещал. У Сянь напоминает Хань Гуан Цзюну о той самой клятве, которую он сдержать не смог. И за что корил себе первые года два, помня, что молча клялся, что в него верили, а он клятву свою нарушил. Честно? Порою светлому заклинателю казалось, что с той битвы на мертвой горе он уже не смог вернуться домой, — все-таки он оставил там часть себя, — а все это было и вовсе в какой-то другой жизни. 

[indent] Слишком яркая вспышка. Глазам больно. Судорога в мышцах.

Заклинатель старается отвязаться от этого старого и тяжелого воспоминания, что сейчас всплыло прямо перед глазами, но вместо этого на него накатывает новое. И оно уже не такое старое. И опять оно буквально формируется из всего того, что сказал ранее У Сянь. Стоит сказать, что Вэй Ин говорил невероятно эгоистичные вещи. И это действительно задевало Ланя, который все это время, а также и многим раньше, жил со всеми теми словами, которые он другу был сказать попросту не в силах. Почему Лань едва ли не приказывал ему больше не уходить? Почему все сказанные У Сянем слова отзываются в груди негативом, злостью и холодом? Ответом на все это был предательский страх. Лань Ван Цзи не был идеальным, а свои эмоции он попросту не умел правильно показывать, но это не значит, что они ему не свойственны. И этот страх заключался до банального в том, что Лань Чжань не был уверен в том, что он способен пережить подобное во второй раз. Не снова. Ему и одного раза хватило. И поэтому он тоже позволяет себе быть чуточку эгоистичным, когда приказывает Вэй Ину больше не умирать. Да, конечно, он не может окончательно запретить это ему, не может быть с ним рядом двадцать четыре часа в сутки, но и выслушивать все это сейчас он был не намерен. Ведь если Вэй У Сянь не перестанет, то в определенный момент Лань может слишком глубоко забраться в свою же собственную память, вернуться на несколько лет назад, а там и утопить себя в том перегное снова. Чего Вэй Ин добивается? Провоцирует? Такое слишком тяжело игнорировать. Ведь и шрамы от дисциплинарного кнута на спине уже никогда не заживут. Хочется сказать столь многое, наконец-то сознавшись У Сяню во всех своих грехах, которые Лань Ван Цзи уже давно даже и не пытается замаливать, а также рассказать ему о том, что в эмоциональной коме тринадцать лет растягиваются на целые века, но он попросту не может подобрать всему этому слов.
[indent] А второе воспоминание ослепляет не хуже первого, отзываясь в груди учащенным сердцебиением.

« Тот уже давно утерянный отзвук флейты на горе Дафань... Он коснулся дрогнувших плеч вместе с порывом холодного ветра, который в тот день особенно сильно разгулялся, прошелся по цепочке из нервов к тем самым воспоминаниям, что были заперты где-то глубоко в памяти, словно утоплены на дне глубокой и неукротимой реки, а после ржавыми крючьями вошел прямо в грудную клетку, обнажая все ее превращенное в кровавую мешанину содержимое. Неровный. Грубый. Нарочито испорченный — это улавливается лишь на самой периферии — и заглушенный. Будь на месте Лань Чжаня кто-то другой, то он бы и вовсе не обратил на эту странную агонию должного внимания, обругав исполнителя неумехой и любителем, который только лишь издевается над инструментом, но только вот заклинатель слишком часто слышал переливы и голос той самой флейты, которую сейчас пытается заменить ее грубая подделка. И это не ошибки. Это не грубость. Это очень умелая игра. И очень сложно сыграть что-то неправильно, если ты знаешь все эти мелодии в совершенстве, а твои пальцы привыкли к совершенно иному ритму. Лунный свет блеснул и растворился в глазах Хань Гуан Цзюня, отбрасывая его на несколько лет назад, за мгновения превращая в молодого юношу, который когда-то едва решил, что оглох навсегда или вовсе сошел с ума. В ту ночь на горе Дафань лишь выработанное годами самообладание помогло Лань Ван Цзи никак себя не выдать, а попросту молча перехватить исполнителя за руку, а там и также молча посмотреть в эти штормовые глаза. Наглый. Продолжает играть даже сейчас, заставляя Вэнь Нина, которого было тяжело не узнать, броситься прочь из леса. В голове образуется безвоздушный вакуум. Тяжело мыслить. Можно лишь смотреть и чувствовать, позволяя уже давно утихшей мелодии флейты разрывать барабанную перепонку тем самым подтверждением, что попросту не могло быть реальностью. Мог ли Лань Ван Цзи ошибаться? Это вряд ли. Не в случае с У Сянем. И не тогда, когда он сам выдал себя ему буквально за какие-то жалкие доли секунды. Ты сам же и сдал себя со всеми потрохами, Вэй Ин. »
[indent] Громко. Невыносимо. Нарастает неловкость от внутренних мук. Угловатая скованность тела и рук.

Лань отводит одну руку в сторону в тот самый момент, когда слышит произнесенное чужим голосом свое же собственное имя, — и сейчас это совершенно иные интонации, которых в голоcе У Сяня раньше никогда не было, — отмечает каждую его дрогнувшую ноту, а после стягивает со своего лба ленту. Для чего? В этот раз совершенно не для того, чтобы связать Вэй Ину руки. В этот раз мягкая ткань уверенно ложится на глаза темного, чтобы лишить его возможности видеть. Лань Ван Цзи позволяет себе отпустить парня лишь на мгновение, которого было достаточно для того, чтобы отвлечь его новым поцелуем в обнаженное плечо — кожа теплая и мягкая, — и крепко затянуть ленту у него на затылке. Не нужно ничего видеть. Просто чувствуй. Чувствуй все то, что Лань Чжань не в силах сказать словами. К тому же когда человек лишается зрения, то у него обостряются все остальные чувства, а прикосновения становятся особенно ощутимы. Он не сказал тебе этого тогда. Он не говорил этого и теперь, лишь позволяя себе немного больше, чем это было раньше, и оставаясь рядом на расстоянии вытянутой руки. Но сейчас Лань Ван Цзи может заставить тебя все это почувствовать, Вэй Ин. Передать через дыхание, через утерянный над своими действиями контроль, а через пальцы всю ту недосказанность, что сквозила во взгляде все эти годы, тонула там и умирала. Тебе не нужно видеть его лицо. Это необязательно. Оно все равно о многом тебе не скажет. Будем честны, Вэй Ин, но эмоции Ланя ты считываешь с трудом. Поэтому позволь себя ослепить. И чувствуй. Ведь в этот раз он готов тебе это показать. Но сможешь ли ты это принять?
[indent] Ты слышишь? Это не только твое сердце так бьется. Но и его тоже.

От голоса У Сяня перехватывает дыхание. Оно теряет свое спокойствие и мягкость. Этот сбившийся и теряющий контроль голос... он заставляет закрыть глаза и лишь прижать восставшего из мертвых заклинателя ближе к себе. Вэй Ину нужен ответ, — что ты делаешь, Лань Чжань? — но только вот у Лань Ван Цзи его попросту нет. Почему? Он и сам сейчас не отдает себе отчет в собственных действиях, а попросту позволяет себе захлебнуться и утонуть в тех самых чувствах, которые что-то сломали в нем сейчас. Что ты делаешь, Лань Чжань? Губами по чужой шее, языком и зубами по коже, — ощутимо и до синяка, чтобы заставить дрожать и сомкнуть руки на чужой талии еще сильнее, — чувствуя бьющуюся в горячей лихорадке вену. Стоит ли говорить, как сильно Хань Гуан Цзюн хотел этого? Стоит ли говорить о том, что до сладкого онемения мышц в собственном теле желал прикоснуться к Вэй Ину, обнять его чувственно и искренне, поцеловать, а там и наконец-то рассказать о том, что этот парень всегда был особенно важен для него. И ведь после этого уже не отмахнуться никакими объяснениями. Лань сейчас прекрасно осознает тот простой факт, что он прикасается к У Сяню не как к другу, а как к возлюбленному. И та самая единственная причина, что все еще заставляет сердце глухо стучать, заглушая любые проскользнувшие сквозь пелену мысли, а разуму ненадолго отключиться, обращая в крошево часть всех тех преград, которые он выстраивал для себя все это время, заключается в невероятно чувственных и едва сдерживаемых ответных реакциях, которые Лань Ван Цзи ловит от Вэй Ина. От каждой из них особенно чувствительные к окружающему миру подушечки пальцев чувствуют огонь и немое томление.

Развернуть лицом к себе. Прижаться ближе. Заставить сделать пару шагов назад. Вжать в ближайшую стену. Уверенно и без единого сомнения. Это тело отчего-то кажется еще более тонким, легким и юношеским, создавая впечатление, что сейчас рядом именно тот самый Вэй Ин, который когда-то приехал в Облачные Глубины из Пристани Лотоса, улыбался ярко и смеялся звонко. И это ощущение приятно. Развести коленом чужие ноги, что, как показалось Лань Чжаню, слегка дрогнули словно от вспышки зародившегося где-то в позвонках разряда, который приятно охладил и самого светлого, невольно надавливания на пах и не позволяя дернуться в сторону, если брюнету этого вдруг захочется. Теплыми пальцами по оголенными плечам_нервам, предплечьям, еще ниже и к запястьям. Хочется выдохнуть в чужое и покрасневшее ухо: — Не бойся. — И он выдыхает, одновременно с этим пальцами быстрыми, уверенными и мягкими касаясь теплой поясницы У Сяня, задевая край темной ткани штанов лишь на мгновение, которого достаточно было для того, чтобы почувствовать прикосновения к коже под ней. Хочется сказать что-то еще и о том, что если сейчас с поддернутых засыхающих карминовой коркой губ сорвется дрожащее и обезоруживающее «перестань», то он его услышит. И сразу же отпустит. Так как доходить до такого Лань Чжань и вовсе сегодня не планировал. Но отчего-то сказать это невероятно сложно, а от того все эти слова попросту растворяются где-то на губах Ван Цзи, что влажно размазывает их по болезненно выступающим ключицам своего возлюбленного, ловя каждое движение его вздымающейся груди. Лань Чжань чувствует себя жадным. Ему нужна каждая эмоция Вэй Ина: дрожь, движение плечом, вдох и выдох, приоткрытые губы и сломанный голос. Ему нужно все.
[indent] Но этого мало. И почему ты молчишь, Вэй Ин? Ты всегда так много говоришь, а теперь необычно тих и уступчив, практически позволяя Ван Цзи делать все, что он только захочет. Где это все? Что ты чувствуешь сейчас?
[indent] — Я давно не ищу искупления. И тебя менять не пытаюсь.

И все это с тяжелым и горячим выдохом в до крови искусанные губы темного, но не позволяя себе их коснуться. Лань кладет прохладную ладонь на грудь Вэй У Сяня и все-таки невольно радуется тому, что тот сейчас не может его видеть, а белая лента, что закрывал его глаза, скрывала от брюнета весь тот спектр эмоций, который сейчас отразился в расплавленном золотое глаз Лань Ван Цзи, когда он почувствовал биение чужого сердца и увидел раскрасневшиеся щеки заклинателя. Хочешь знать правду, Вэй Ин? Искупление он перестал искать слишком давно, так как оно ему попросту не нужно. Зачем? И менять тебя он тоже не собирается. Никогда не пытался. Ведь зачем в тебе что-то менять? Важна каждая часть тебя, каждая мелочь, которая и делает тебя тобой. Делает тебя тем самым человеком, которого Лань Чжань когда-то по-настоящему и искренне полюбил, приняв это знание лишь после твоей смерти, осознавая, что надо было действовать иначе, надо было не упустить свой шанс. А он его упустил. Тогда. Но теперь этого не повторится. Только не снова. Не после того, как снова чуть было тебя не потерял, пускай и шансы на это были минимальны. Просто этот случай стал своеобразной причиной этого эмоционального взрыва.
[indent] — Вэй Ин... Ты нужен мне. Всегда был нужен.

Лань Чжань все-таки подается вперед, слегка наклоняясь из-за разницы в росте, и накрывает губы У Сяня в мягком и уверенном поцелуе, окончательно разрушая все то, что до этого пытался сохранить и сдержать в себе. Хватит лишь грезить. Руки мужчины вновь соскальзывают на поясницу темного, что теперь заключен в теле мальчишки, а после уверенно сжимают в своих длинных пальцах чужие бедра, заставляя потянуться в свою сторону, прижаться и не позволяя отстраниться. На губах Вэй У Сяня кровь, — мужчина порывисто прикусывает чужую нижнюю губу, раскатывая по собственному языку эту слегка сладковатую жидкость, — что вызывает старые кошмары, но Лань не отстраняется, вкладывая в этот поцелуй свое болезненное и пережившее не одну зиму признание, что перемешивается с металлическим привкусом крови и уверенностью в том, что больше уже молчать смысла нет. Не сейчас. И не хочется отпускать. Больше уже никогда. Плевать на правила и чье-то чужое мнение, на мир и его законы. Что важно сейчас? Лишь это удивительно отзывчивое тело в руках, мягкие губы и смешанное друг с другом дыхание. Пальцы Лань Чжаня с такой силой сжимают бедра У Сяня, что на них явно останутся синяки, что станут лишь очаровательным дополнением к следам от зубов на белоснежной шее.

Отстраниться лишь на мгновение. Непроизвольно сместить ногу чуть в сторону. Уткнуться своим лбом в чужой, давая возможность перевести дыхание. Лань Ван Цзи не хочет выпускать заклинателя из своих рук, не говоря уже о том, что эмоции и чувства застилают взгляд плотной и тягучей пеленой. Хочется поцеловать его еще раз. И уже более ощутимо, настойчивее, а там и до сдавившей трахею асфиксии.
[indent] — Вэй Ин... — У Сянь все еще рядом, не оттолкнул, не воспротивился. И это вызывает определенные вопросы, которые лишь подталкивают к осознанию того, что пока что еще все позволено. Ведь позволено же?
[indent] Не молчи. Тебе это несвойственно.