радио блокадного ленинграда — воздушная тревога; помни имя свое — реквием

« белая зима, ой, пришла да не спросила, лютая пришла, серебром снегов укрыла, принесла недобры думы, превратила в лёд твою душу и сердечко, замерзшими слезами покрыла речку. солнце спряталось. в полутьме ты бродишь, слышишь, смерть крадется тихо. снежная метель все свистит да кружит лихо. ссохшийся и умирающий ленинград корочки хлебной ждет. вспомни простор шумных площадей, там теперь не то... там теперь не смех, не столичный сброд...
по стене на снег падает народ. голод. »

[indent] от этого холода не спрятаться. потому что этот холод был каким-то внутренним. он пронизывает тебя всего насквозь; он становится частью дыхания, сворачиваясь в альвеолах чем-то опасным и смертоносным; от его колючих прикосновений кожа у человека становится темнее, подтверждая, что умирает; сердце останавливается, когда соприкасается с ним напрямую; вода замерзла абсолютно везде, а ближайшая же где-то в четырех километрах, в старом и страшном колодце, и если дойдешь до него, то это будет великое счастье, а ведь еще надо было и вернуться. холод приводит за собой пустынность и омертвелость. холод приводит за собой те самые темные ночи, что наводят на мысли о безмолвных и всеми забытых могильниках. холод приводит за собой смерть. этой зимой, что обрушилась на ленинград вместе с бомбами нацистской германии, богиня зимы и смерти оправдывает каждое из своих имен. «мор», «морок», «мрак», «марево», «морочить», «смерть». кто помнит «ледяную богиню» и «царицу ночи», «костлявую», «моровую деву» и «черноматерь»? в начале сороковых она подошла к пропитанным слезами стенам ленинграда вместе с немцами, презрительно скривила губы, когда по ушам больно резанула слишком чужая и грубая для нее речь, которая отчего-то, наоборот, понравилась кощею — он свою сторону выбрал, улыбается дражайшей супруге с другого берега, хвастаясь новенькой формой офицера вермахта, — а после приводит за собой те самые лютые морозы, что будут куда страшнее голода, немецких самолетов, бомб и даже самой войны. последние собаки начинают жалобно и загнанно выть, когда им в нос ударяет запах разлагающегося тела и красной рябины. мор входит в замерзающий город без приглашения, цепляется взглядом за грязную и хрупкую фигуру ребенка, что сидит рядом с грудой какого-то мусора и надрывно зовет свою мать. его она забирает первым. костлявая уводит его за собою вместе с той самой колыбельной, что отнимает дыхание и открывает двери в тихую навь.

[indent] — качнет колыбель тихо дрема-ночница, коснется лба нежной рукой. уставшее солнце все ниже садится, скрываясь за росью-рекой. и месяц уж по небу ходит высоко, он млад нынче и залатовлас. а зори его холодны и далеки, но чем-то похожи на нас. ой, лели, усни. а я буду тихонько тебе напевать о ветрах, о лютых морозах, о зимах студеных, что спят в человечьих сердцах. там хитрые змеи, там вещие птицы, там люди без песен и глаз. они под полой прячут души и лица, но чем-то похожи на нас.

[indent] груды разбитых черепов хрустят под ногами марены, пылью черною оставаясь на белоснежном платье, что уже на следующий день будет чернее ночи, знаменуя собой траур и всю тяжесть горя людского; острый серп в тонких пальцах-пауках вновь подрезает чью-то судьбу; голодные вороны черные вьются над капищем, имя госпожи выкрикивая и страх чужой поедая. в этот раз моровая дева никуда не уходит. в этот раз царица ночи остается тенью холодной где-то прямо в центре блокады. почему осталась? можно было бы назвать это чувством, что имеет родство с долгом и обязанностями. ведь не просто так она следует за этими душами, отделяя их от тела и провожая до темной переправы. морена всю свою жизнь наблюдала за тем, как умирают люди вокруг неё, как меняется мир, как он содрогается и задыхается в агонизирующем крике во времена чумы, которые она просто не могла обойти стороной, холодными ветрами и болезнями темными оставшись когда-то среди умирающей европы. что такое время для той, что является частью вечного цикла? время ничего не значит. и в этот раз она снова рядом с умирающими. но только в этот раз богиня у себя на родине. земля ее здесь. здесь ее дом родной. и пускай измученное сердце человеческое ее не любит, но она должна быть здесь.

[indent] память идет неровными трещинами, оставаясь на запястьях уже давно забытыми ожогами. морану никогда не любили. кому нравится зима, что отбирает у крестьян их слабых и болезных детей? никому. народ всегда славил весну, народ всегда любил весну, вновь собирая чучело мары и сжигая его на костре, чтобы прогнать темную мать, чтобы позвать в этот мир ярило, живу и лелю. но только вот не ведали тогда люди, что чучелко то живое, что напрямую с марой связано, что чувствует она их желание избавиться от неё, желание сжечь, утопить и растерзать воплощение холодной зимы. и шепот в то время по селам шел лишь об одной единственной, о дочери лады и сварога, о сестре живы и лели. с наступлением зимы все разговоры были только о ней. и кто бы мог подумать, что любовь и огонь породят саму смерть. но ведь смерть — это естественно. смерть — это всего лишь переход из яви в навь. жизненный цикл. от него нельзя отвернуться. это не добро и не зло. это всего лишь смерть. а зима же давала природе желанный отдых и передышку, которую она заслужила за прошедший год. ведь если зима не отдохнет, то и плодоносить не будет. и морена неустанно следит за законами мира явного и скрытого, смотрит в ту самую воду, что в черепе серебряном скапливает, ворожит и поет о неизбежном, о том, что не стоит бояться смерти, но бояться нужно лишь собственного нечестивого сердца. сестры же у мары солнечные, светлые, теплые и весенние. слишком похожи на мать. в живе и лели сосредоточена сама жизнь, душевная чистота, искренность и чистая девичья любовь. а что досталось морене? от неё веет холодом, у неё в руках можжевельник, а не полевые травы, у неё в руках души, а не благословение. чтили и боялись люди царевну морену когда-то, жертвы ей приносили, молили и просили о чем-то, а также соблюдали все её законы, но только вот не любили. и пускай теперь уже многие забыли о ней, стерлись из памяти людской имена ее, но зима все еще здесь. и ей не рады.

[indent] ночью, когда морозы особенно крепнут, обрекая на вечный сон слабых и больных, в едва еще дышащем городе люди слышат треск ломающегося льда, но отмахиваются от него, думая, что все это лишь игра воображения, а также невольный страх за то, что это «дорога жизни» на ладожском озере вот-вот обратится в ледяное крошево. но это льдины в груди черноматери сталкиваются друг с другом, а после просыпаются на землю тяжелым градом. марена — воплощение ленинградского голода. дотронься и ты сможешь пересчитать все ее кости. обнаженное тело неестественно выгибается, оголяя позвонки и ребра. множество смертей она видела, всякую жестокость знала, сама же была изувечена своим первым мужем, в оковы заключала второго на многие годы, но впервые за долгое время она заставляет себя не забывать о том, что она нечто большее, что она богиня, а не плаксивая и жалостливая девица. она не похожа на сестер. никогда не была. иголки из боярышника себе под ногти, ноги в ледяную воду, а в руки серп. морана войны не боится, видела ее, знает, обручена с ней, а от того и сердце ее молчит. воздушная тревога же глохнет где-то внутри трахеи. сейчас упадут бомбы. ей нужно быть готовой.

[indent] и моровая дева знает, что где-то в этом городе тенью бледной бродит ярило. где-то среди смерти и холода ходит то самое солнце, которое она всегда так сильно ненавидела. сколько раз она порывалась его убить, заклиная свой нож магией темной, но всякий раз отступала перед его силой, перед его жаром, перед его красотой; сколько раз она говорила этой дурочке леле не путаться с этим мальчишкой, что умеет лишь смеяться и сыпать пустыми обещаниями. а леля, блаженная, говорит, что влюбилась. ветреный. наглый. незрелый. в первые недели морана вылавливает силуэт ярило на пустынных улицах города, удивленно смотрит на эти все еще поддернутые живым румянцем щеки, — было интересно наблюдать за тем, как медленно его начинает поедать страх, — а после теряет его вовсе. почему? он позволил себе слишком близко подойти к людям, впустил эту войну в свое сердце, а затем и отравил себя всеобщим горем. морана чувствовала боль весеннего солнца, видела, что жизнь из него постепенно уходит, так как сейчас она здесь хозяйка, она сильнее и злее. но разве поэтому из него уходит жизнь? глупый ты, ярило. мара идет за ним следом, когда наконец-то ей удается вновь выловить его исхудавшее лицо среди остальных таких же, смотрит в спину поникшую, а после цепляется взглядом за побелевшие руки. не слушало никого весеннее солнце, жалостливо было, а от того и растрачивало свое же собственное тепло на других, отдавая его раненным в госпитале, девушке с большими голубыми глазами и тем детям, что тянулись к нему неосознанно, чувствуя, что есть в нем что-то живое и теплое, чувствуя, что именно рядом с ним все еще можно жить. и однажды темный вечер принесет ему звенящую погибель.

[indent] до дрожи. до синяков. до выступающих вен и скрежета льда на зубах. мара остервенело сжимает руки в кулаки, когда наблюдает за этим мальчишкой, который даже и не замечает того, что и сам умирает, позволяя холоду пробраться прямо в позвонки. ему бы забыть об этих людях, вспомнить о себе, а также уже перестать отдавать этому городу свое сердце. но ярило этого видеть не хочет. боится? война скалится, брызжет слюной и тут же норовит откусить протянутую к нему. весеннее солнце... оно больше не светит. а еще оно отказывается понимать происходящее, пытаясь найти виноватых, пытаясь сделать хоть что-то для всех этих людей. ты так ничему и не научился, мальчишка? моране не нравится это чувство. его никогда не должно было зародиться в этом черном сердце, но тревога, словно горсть волчьих ягод, отравила вкус воды и пищи, запечатлела горький поцелуй на бледных губах. из груди черноматери вырывается волчий рык, когда она добровольно заклинает луну присмотреть за этим умирающим весенним солнцем, что бродит среди голодных и умирающих, а там и вовсе задыхается от холода, отдавая всего себя другим. зачем ей это? почему она переживает за него? ведь когда-то мечтала о том, что глотку ему перережет, что руки свои кровью его омоет и улыбнется, наблюдая за тем, как улыбка его угасает. почему она все еще о нем помнит? потому что он должен дожить. именно он. пускай и отказывается многое понимать сейчас. ведь когда все закончится, а война присмиреет, то этим людям будет нужна весна и первая капель, а не окрашенное в багрянец мертвое солнце. разве ты забыл, ярило? после зимы, уносящей с собой все отжившее, всегда наступает новая весна.

fleur — колыбельная для солнца
« слышишь хруст белых костей? растоптали снега невинных детей. и лежат снежинки агонией горя. шепчут: красота не спасёт... всё зря. растекались лужами слёзы их, дети плавились, попав за воротник, на ладонях таяли... и стали водой, растворяясь в грязи городской. сотни подошв портят их тела, бледная кожа слишком тонка, рвётся и рвётся снежная ткань, корчатся от боли с мольбой: перестань! но не услышат снега мольбы, люди были и будут глухи. безжалостно топчут они красоту, переломав снега мечту. слышишь хруст белых костей? топчут люди снежных детей... »

[indent] и замерзающее весеннее солнце само приходит к ней именно тогда, когда выживание становится вопросом первостепенным. но только вот морана даже и не смотрит на ярило. неужели опять пришел просить о том, чтобы хотя бы ненадолго ослабить морозы? не станет она этого делать. как и не позволит льду на ладожском озере ослабнуть. вместо этого ледяной взгляд черноматери прикован лишь к бездыханному телу возле ее ног, что когда-то было наполнено жизнью, надеждами и страхами, возможно, даже и любовью. она смотрит в мертвое лицо этой молодой девушки, которая решила сражаться за свободу своей родины, но совершенно ничего не видит. и ей не интересно. потому что осталась лишь смерть. голая. безымянная. одинокая. потерянная. ярило говорит царевне нави что-то, а она же с удивлением отмечает, что впервые не чувствуют к нему ненависти. видимо за последнее время она уже настолько привыкла к ощущению того, что он где-то неподалеку, что и вовсе смирилась с этим. дрожащий. уставший. замученный. истощенный. она наконец-то заставила его страдать, смогла стереть с его лица эту наглую улыбку, но отчего-то ее это совсем не радует. почему? моране жалко ярило. жалко настолько, что она сковывает его кости льдом только для того, чтобы все еще не разучился ходить. эта война и морозы оказались его пределом. нет жизни в глазах. нет смеха звонкого. нет улыбки лукавой. где это все? мара видит лишь синеющие губы, острые скулы и увядание. весеннее солнце теперь напоминает собой те самые зимние сумерки, что сотканы из мокрого снега и северного ветра. ярило не должен быть таким. и в больное его этой войной сердце метит дурная кровь.

[indent] — какой же ты... — поддернутые инеем глаза все-таки смотрят в ответ. — ...наивный. — она говорит это тихо, а в голосе все равно слышна неприкрытая издевка. честно? мара видит в ярило мальчишку. глупого и шумного мальчишку, который от отчаянии стал забывать самого себя. ты потерялся, милый? она может вновь вывести тебя на дорогу, но только вот будет больно. очень больно. потому что иначе она с тобой не умеет. — разве я их убиваю? если у тебя хватит духу, то выйди на ладожское озеро. выйди и посмотри на него. и назови меня убийцей. — он вновь обвиняет её в хладнокровной и животной жестокости, в несправедливости, как это и было раньше, как это и бывает всегда, но только вот никогда еще ярило не пытался заглянуть чуть дальше, понять чуть больше. и если только это заставит его наконец-то хоть что-то понять, то пускай так оно и будет. морана не собиралась объяснять этому мальчишке простые истины, она... просто не хотела подпускать его сейчас к себе. пускай продолжает говорить и обвинять. это привычно. ведь зачем им разговаривать? он всего лишь напуган и ничего не видит, а она же ему не мать и жена, чтобы успокаивать и направлять. он смеялся ей в лицо еще несколько весен назад; он никогда не пытался задуматься над истинным смыслом, что кроется в ее именах и силах. стоит ли объяснять ему это все сейчас? вряд ли. и ведь с таким же успехом она могла просто прямо сейчас же убить каждого фашиста, что посмел придти на их землю, оставив их окоченевшие трупы на растерзание своим птицам. но разве она это делает? если только косвенно. посмотри чуть дальше, ярило, эти морозы ведь не только в пределах города, но и за ним, и они одинаково беспощадны ко всем, вцепляясь во вражескую глотку не хуже озверевшей собаки, что хочет напиться чужой кровью.

[indent] неужели он не ничего не понимает? неужели он настолько глуп? злится? хочет что-то изменить? ему жалко всех этих людей? морана улыбается, когда смотрит на мальчишку-солнышко, но улыбка эта злая. она считает тебя дураком. наивным ребенком, который, пожив немного среди людей, забыл о самом себе. ты, ярило, забыл о том, что вы с марой, лелей, живой, сварогом и всеми остальными не должны настолько сильно заботиться о людях. они ведь забыли всех вас. никто из них вас уже не помнит. люди живут и умирают. и так всегда будет. и войны никогда не закончится. и ты был прав, когда назвал род людской глупцами. они действительно глупы. так почему же ты так печален? почему плачешь по этим душам? морана упорно молчит о том, что и у нее сердце вовсе не каменное, что ей тоже больно бывает иногда, но только вот не позволено ей такой быть. и уж тем более не здесь. и если ты этого не понимаешь, если никогда и не пытался понять, то какой смысл в том, чтобы пытаться все объяснить прямо сейчас. забудь. называй ее жестокой, обвиняй в смертях и ненавидь. ей все равно.

[indent] — ты хочешь что-нибудь сделать? — морана забирает у мертвой девушки, что будет к следующему утру уже заметена снегом, автомат, а затем медленно подходит к ярило. вороны стаей поднимаются к небу, криком своим провожая еще одну загубленную жизнь. — давай. убей тех солдат, что лагерем неподалеку встали. отомсти за каждую отнятую жизнь. ведь убить так легко. — она отдает весеннему солнцу оружие, которое он никогда не держал в своих руках. заставляет его крепко схватить за него пальцами. делает это грубо, порывисто и зло. что она знает? лишь то, что он никогда не сможет никого убить. только не он. ведь ярило не похож на нее или кощея. в нем нет даже горячей и неукротимой ярости даждьбога, который когда-то чуть было не убил мару в порыве злости, обиды и ревности, изуродовав ее тело. ярило не такой. богиня заходит ему за спину, протягивает руки и ласково касается пальцами заляпанного кровью приклада, пропуская сквозь руки ту самую силу, что в лед обращает этот кусок железа. губами к чужому уху. в голосе смех. — только вот ты не сможешь. — марена сжимает приклад автомата в руках ярило с такой силой, что лед под ее руками начинает ломаться на части, а от оружия остается лишь бледная горстка из снега и льда под ногами мальчишки.

[indent] — хочешь... — моровая дева вновь появляется прямо перед лицом замерзающего солнца. — ...дам тебе совет? — и морана не ждет ответа, не медлит, а сразу же оставляет на лице ярило звонкую пощечину, что кусает кожу и опаляет холодом. в ее глазах горит злость и раздражение. она ведь здесь не для этого. а он заставляет ее сорваться. — вспомни о том, кто же ты, черт побери, такой! хватит растрачивать себя на всех этих людей! и я тебе не уступлю. сейчас не твое время. поэтому... уходи. — она неосознанно повышает голос на первой части, а вороны над ее головой начинают кричать еще сильнее, но затем затихает и отходит от ярило на пару шагов в сторону, заглушая свое дыхание хрустом снега под ногами. она ведь могла промолчать. зачем вмешалась? это не ее дело. не могла ведь настолько привыкнуть, что беспокоиться стала. обманывается. беспокоится.

[indent] ведь если он не вспомнит, то погибнет. обязательно погибнет.

[indent] глупое солнце. тебе еще рано угасать. и ты можешь пережить эти морозы.

[nick]morana[/nick][status]острые грани вечного льда[/status][icon]https://i.imgur.com/LCmUZGC.png[/icon][sign][/sign][info]<div class="lz"><div class="lzn">холодный морок</div>мои позвонки - это мертвые птицы. имя мое - смерть. и там, на дне - хрусты, изломы и ссадины... я прячу свои сомнения в надключичной впадине. я прячу свой взгляд в спутанных вихрах корней. там, на дне - безутешная скулящая тоска, полушаг до нежности проломленного виска. запутались в ресницах сны, о которых рассказать нельзя. мой голос - охрипшая вьюга и жалобы плененного древа, вцепившегося в испуге в подол могильного склепа. тысячи дней проведенных без сна. сотни ночей и всё та же луна. пепельный снег ляжет мне на кровать: простыни смяты... я не могу спать. а снег всё идёт - это снег моих снов.</div><div class="lzf">SLAVIC MYTHOLOGY</div>[/info]