https://i.imgur.com/8IuYmsA.png https://i.imgur.com/RlCvYJ6.png https://i.imgur.com/G4njj5n.png

xie dongxiao — never regret

« если ты еще этого не знаешь, то я в панике, потому что мне кажется, что я тебя теряю. ты ускользаешь от моего взгляда, теряешься в густых тенях и отчего-то захлебываешься кровью. у меня нет друзей, глупых и сентиментальных привязанностей к чему бы то ни было, верных врагов и слабостей. ведь ты один... смог заменить их всех. просил ли я тебя когда-нибудь об этом? нет. и порою, смотря в твои полные жизни и детской насмешки глаза, мне кажется, что ты уже все решил за меня, а потом понимаю, что таким образом, как бы не хотелось этого признавать, хочу себя оправдать. я лгу сам себе. и не спрашивай меня про мое идеальное утро, про мою идеальную внешность, про мою идеальную жизнь. нет идеала. а за всем этим... там находишься ты. изначально неидеальный, но такой настоящий.»

— Ты скучаешь по нему?

Вопрос от старшего брата, что нарушил уже привычную и такую желанную тишину, мягко ударил куда-то между лопаток в идеально ровную спину, а также пробудил в груди неприятное и холодное смятение, которое, хвала всем богам, Цзэ У Цзюнь сейчас попросту не мог увидеть, так как и лицо младшего брата все еще было скрыто от него. Лань Чжань же осторожно и бережно закрывает книгу, которую он только что читал — это был всего лишь небольшой сборник стихов, который время от времени помогал ему отвлечься и собраться с мыслями, возвращая в его душу необходимое ему равновесие, — а после встает из-за небольшого столика с присущей ему грацией и мягкостью, которая всегда прослеживалась абсолютно в любом его движении, сопровождаемая лишь едва слышимым шуршанием одежды. Ни одного лишнего слова. Минимум эмоций. И ведь брат даже и не называет имени этого человека, о котором он спросил, так как прекрасно знает о том, что здесь даже и не может быть каких-то других вариантов. Не в этом случае. И если бы Лань Хуань действительно бы мог залезть в голову своего младшего брата, который в последнее время выглядит особенно мрачным, но что подмечает лишь он один, — вокруг Хань Гуан Цзюня даже воздух холодеет на несколько градусов, а в безразличных ко всему глазах сталкиваются друг с другом огромные льдины, — то он бы увидел, что стоило ему лишь задать этот вопрос, как перед глазами Лань Чжаня тут же появилась до боли врезавшаяся в память шкодливая улыбка. И это была его улыбка. Он слышал заливистый смех своего лучшего друга, а не этот ничего не значащий для него вопрос. Но бесполезно заставлять Лань Ван Цзи признавать это. Он никогда не признает. Ведь даже вслух он еще ни разу не назвал этого человека другом, оставляя это знание при себе. Он даже ему ничего не сказал. Почему? Потому что его это действительно пугает. И отчего-то страшно признаться даже и самому себе в том, что действительно тоскует, что хочет еще раз увидеть, а без громкого голоса рядом — он всегда говорил какую-то ерунду — ему впервые в жизни стало скучно в Облачных Глубинах. Постоянно чего-то не хватает. И это что-то с каждым днем лишь продолжает ускользать, оставляя после себя лишь пустоту и звенящую тишину. Лань Ван Цзи не хочет ничего подтверждать. Ведь тогда придется сознаться и в том, что впервые за всю эту жизнь он нашел друга, а его у него отобрали, бросив в лицо все эти пылкие речи о том, что Лань Чжаню и вовсе стоит о нем забыть. Ведь зачем такому идеальному заклинателю ордена Гу Су Лань иметь что-то общее с предателем и убийцей? Он должен забыть, вычеркнуть это имя из своей памяти, а там и вернуться к привычной для него жизни. И на этом все.
— Нет.

Лань Ван Цзи произносит это слишком отрывисто и даже как-то немного протестующе, тем самым выражая свое искренне нежелание продолжать этот разговор, который даже и начинать не стоило, а после молча выходит из библиотеки, оставляя Лань Хуаня смотреть ему во след с какой-то странной и невыразимой тревогой, которую он даже и не пытался скрыть. И ведь Лань Си Чэнь даже и предположить не мог того, что в конечном итоге все приведет именно к этому. Если честно, то никто из них до сих пор не верит. Пару лет назад Си Чэнь хотел лишь с улыбкой наблюдать за тем, что его младший брат наконец-то смог с кем-то подружиться, подпустил к себе, действительно захотел узнать и что-то новое, поговорить с кем-то, а также и хотел быть похожим на остальных, не превращаясь окончательно лишь в предмет гордости их дяди, который он всегда выставлял напоказ именно тогда, когда ему хотелось чем-то похвастаться или приструнить особо непослушных учеников. А что теперь? Близкий друг Лань Чжаня оказался отступником, который ненавистен всему остальному миру. Все его прокляли. А терять друзей всегда тяжело, особенно, если у тебя он один единственный. И стоит сказать, что братья Лань никогда особо об этом не говорили, — о предательстве Вэй У Сяня и его поступках, что снискали ему дурную славу, — так как Лань Чжань начинал лишь еще сильнее закрываться от окружающего его мира, превращая эту тему в нечто запретное, но только вот Цзэ У Цзюнь всегда остро чувствовал, что все случившиеся действительно тревожит Лань Ван Цзи. Что он будет с этим делать? И будет ли? На это у Цзэ У Цзюня ответов не было. Он мог лишь продолжать наблюдать, надеясь, что Лань Чжань сделает правильный выбор.
Но Лань Чжань не хочет выбирать... потому что и выбирать ему не из чего.

Он вновь возвращается на каменистый берег уже хорошо известной ему быстрой и непокорной реки, которая забирает себе все его мысли и печали, опускается на колени, — к утру его одежды вновь будут пахнуть землей и речным илом, — кладет на них гуцинь, недвижимым изваянием из камня и льда замирая на ближайшие пару часов в немом ожидании. Чего же именно он ждет? Ван Цзи ждет того самого мига, когда с другой стороны реки до него донесется переливчатый и печальный голос Чэнь Цина, который он никогда уже ни с чем не спутает. И это уже стало привычкой, а также и частью самого заклинателя из ордена Гу Су Лань: возвращаться сюда изо дня в день. Причины? Всего одна. И она каждый раз являет себя в пронзительном и одиноком вое загнанной в угол флейты, которая все еще не готова этого признавать, а от того пытается спрятаться за насмешками, что обрываются также внезапно, как и начинались. На том берегу, укрытый тенями и кровавым туманом, стоит Старейшина И Лин, главное сосредоточие ненависти всех могущественных кланов, но отчего-то у Лань Ван Цзи даже и язык не поворачивается назвать его так. В памяти совершенно другое. В его памяти лишь серые глаза молодого мальчишки, который оказался самым настоящим гением и изобретателем, а не всеми брошенного на старом кладбище одиночки.
Говорить музыкой — проще, а понимать чужие слова — легче.

Никаких слов через голос. Доминанта — вспышка, безвременье, наваждение… Можно слушать друг друга только пальцами, вкладывая в вырывающийся из груди поток воздуха все то, что не может обличить в слова, что тяжелы и грубы. И о чем бы не рассказывал Чэнь Цин, в чем бы он не признавался, но Лань Чжань всегда выслушивал его до конца, позволяя другу излить ему все свои мысли, переживания и чувства. Ведь как, наверное, невыносимо тяжело так долго молчать, когда молчать и вовсе не умеешь. Честно? Лань Ван Цзи никогда не ждал никаких оправданий со стороны Вэй У Сяня. Они ему были как-то и вовсе без надобности. А свой путь этот парень выбрал сам. Осуждать его? Отвернуться, как это сделал и Цзян Чэн? В ответ на это Хань Гуан Цзюн лишь мягко прикасается к струнам своего гуциня, отзываясь на дрогнувший голос флейты уже знакомой им обоим мелодией. Лань Ван Цзи всегда было тяжело выражать свои эмоции словами, а его лицо всегда остается бесстрастным, — лишь старшему брату было под силу понимать его, — но через музыку он всегда мог сказать гораздо больше. Струны гуциня подхватывают свист Чэнь Циня с некой уверенностью и спокойствием. И он продолжает мягко сопровождать Чэнь Цин даже тогда, когда спустя долгое время слышит в его голосе предательскую тоску, что утонет в речных водах с невысказанным « пришла пора прощаться ». Ведь уже завтра все действительно закончится, а гора Луань Цзан либо отобьет удар, либо падет под натиском той самой силы, что желает обратить ее в выжженное пепелище. Ордена больше не намерены терпеть Старейшину И Лин, а на гору Луань Цзан и вовсе смотрят с неприкрытой враждебностью и презрением в глазах. Все уже давно считают эту гору могильником, но только вот тела в ней еще нет. И завтра они попытаются это исправить.

https://i.imgur.com/a8Cc2RV.gif https://i.imgur.com/Nk5j61G.gif https://i.imgur.com/SAkcN5Q.gif

yasuharu takanashi — sadness and sorrow

« в моей душе надежда вмиг умирает. магистр смеется опять — черно его колдовство; ты можешь вечно бежать — но снова встретишь его! в полночь, в полночь приходи к дубу у реки. не грусти, мы в полночь встретимся с тобой... в последний раз. не уверен, что можно, но близко и осторожно. что нас ждет за рассветом? нет, мы не будем об этом. больше нет пути обратно. и будь что будет .»

У них было всего лишь одно единственное негласное правило. Какое именно? Не встречаться, не видеть лиц друг друга и не слышать голоса. Больше уже никогда. Все было очень просто и ясно. И все это время — пока личность Старейшины И Лин обрастала все новыми сплетнями — Лань Ван Цзи приходил на этот берег реки, выслушивал протяжную и отзывающуюся в нем дрожью мелодию Чэн Циня, но никогда не выказывал желания или даже намека увидеть его хозяина. Им нельзя больше видеться. Причин для этого было более предостаточно. И на протяжении всех этих ночей это правило соблюдалось. Но могло ли этой длиться вечно? Нет. Лань Чжань с самого начала знал, что когда-нибудь Вэй Ину надоест придерживаться даже одного единственного правила, что он предпримет попытку увидеться, а там и вовсе обо всем забудет. Ему ведь никогда не нравились правила, а также хоть какие-нибудь ограничения. И он всегда был нарушителем спокойствия. Так почему бы ему не нарушить и еще одно правило?
И Вэй У Сян действительно забывает о правиле.

Гуцинь предупреждающе дрожит, заставляя воды на реке пойти мелкой рябью, а после и вовсе замолкает, так как Лань Чжань не мог не почувствовать приближение этого человека. Заклинатель из ордена Гу Су Лань выпрямляется, осторожно убирая инструмент себе за спину, но лицом к Вэй У Сяню поворачиваться не спешит. Если честно, то он и вовсе этого делать не планировал, так как привык придерживаться правил, а не нарушать их. К тому же... он намеренно удерживал себя от этого. Зачем Лань Чжаню смотреть в лицо Вэй Ина? Что он там увидит? Что он почувствует, когда увидит эти яркие глаза вновь? Все дело было как раз в том, что на эти вопросы у Хань Гуан Цзюня не было ответов. И он как-то не горел огромным желанием их получить. Но будет ли его кто-то об этом спрашивать? Нет. Старейшина И Лин принимает все решения за него. Снова. Он появляется прямо перед его лицом за считанные секунды, подходит настолько близко, что это почти неправильно, но только вот Лань Чжань даже и не думает делать шаг назад. Кого он видит перед собой? Лань Ван Цзи видит перед собой не страшного темного заклинателя, а молодого мальчишку, который все еще привычно улыбается ему своей улыбкой открытой и искренней; перед ним не чудовище и убийца, а молодой парень, который сейчас и сам цепляется неизвестно за что. О чем он думает? Каким видит завтрашний день Вэй Ин? Лань Чжань очень хотел бы это знать, но отчего-то не позволяет себе озвучить этот вопрос. Воздух буквально звенит и нагревается от этого: — «Лань Чжань, Лань Чжань, увижу ли я тебя завтра?» А ведь завтра они обязательно должны будут встретиться, так как орден Гу Су Лань отправит на гору Луань Цзан самых лучших своих заклинателей. Никто не остается в стороне. Каждый из них пойдет убивать того демона, что обитает на горе Луань Цзан, а сейчас же совершенно по-детски скалит зубы прямо перед одним из нефритов ордена Гу Су Лань. Да, Лань Ван Цзи увидит его завтра на поле битвы, но только вот мелодия флейты будет не у него за спиной, а перед ним. И она будет надрывной, больной, злой и обреченной. Сегодня же он слышал ее иной в последний разд. Так что... да, он увидит Вэй У Сяня завтра, если только что-то в планах главы ордена внезапно не поменяется.

А тем временем Вэй Ин снова смеется, улыбается и едва ли открыто не дурачиться, а у Лань Чжаня грудная клетка прогибается при мыслях о том, что его друг, возможно, улыбается ему в последний раз. И пускай Лань Ван Цзи уже давно не пятнадцать лет, а также он в полной мере готов понять и глав всех орденов, — путь Вэй У Сяня был черным и тяжелым, а на нем были лишь сплошные трупы и гниль, — но его душе очень тяжело увидеть в человеке стоящим напротив него обреченного на смерть преступника. У заклинателя ордена Гу Су Лань непроницаемая маска на лице, но это и к лучшему сейчас. Ведь ни к чему Вэй У Сяню видеть то смятение, что гложет Лань Чжаня буквально изнутри. Но вместе со смятением в груди брюнета зарождается и самый настоящий гнев, который требует схватить Вэй Ина за ворот, встряхнуть и заставить его сказать правду. Хватит дурачиться. Он всегда был таким. Только улыбки и шутки.
— Лучший бой тот, которого не было.

Они действительно никогда не сражались друг с другом всерьез, ограничиваясь какими-то малыми потасовками, которые определенно не тянули на спарринг. Но завтрашнего сражения им уже не избежать. И этот бой будет настоящим. Штурм горы Луань Цзан произойдет в любом случае. И уже завтра Лань Чжаню придется отбиваться от мертвой армии Старейшины И Лина, который не захочет сдаваться, стараясь стоять на ногах до своего последнего вздоха. Упрямец. И его слова о том, чтобы он добрался до Вэй У Сяня первым, не позволив это сделать тому же Цзян Чэну, вызывают в сердце заклинателя очередной всплеск недовольства и ярости, которая успешно глушится лишь благодаря тренировкам. Почему он так спокойно об этом говорит? Ведь если Лань Ван Цзи прибудет к нему первым, то ему придется его убить. Другого выхода попросту не будет. Кто-то из них должен будет убить другого. Никаких колебаний. Это попросту недопустимо. Не по отношению друг к другу. И ведь именно к этому все и идет.
— Ты нарушил правило.

Голос у Лань Чжаня спокойный, но это всего лишь очередная видимость. Он хочет уйти. Ему тяжело. Да, конечно, если так посмотреть, то Вэй У Сянь не нарушал никаких правил, а их собственное правило даже не было нормально озвучено, но сейчас этого хватит для того, чтобы позволить себе уйти. Потому что прощаться совершенно не хочется. Все эти слова... они слишком сложные, насквозь пропитаны обреченностью и каким-то холодным смирением, которое даже пугает. И именно поэтому Лань Ван Цзи вновь поворачивается к Старейшине И Лину спиной, а после делает пару шагов прочь от него. Всего пару шагов. Замереть. Вслушаться в журчание воды и закрыть глаза. Они уже больше не дети. Завтра им всем придется расплачиваться за свои же собственные ошибки и убеждения.
И именно поэтому видеться было нельзя.

https://i.imgur.com/uGClNwY.gif https://i.imgur.com/vbibVFC.gif https://i.imgur.com/TYPc3WY.gif

« ты говоришь, а ветер стонет в деревьях. улыбайся чаще, пожалуйста. тебе это больше к лицу, чем всем другим, вместе взятым. наверное, пройдёт какое-то время прежде, чем я всё осознаю. я хочу, чтобы все это разом кончилось, но боюсь, что когда-нибудь кончится. и вот уже давно меня преследует один и тот же сон. ты и я, и больше никого. я так отчаянно пытался тебя спасти, а ты не хотел быть спасенным, от всего этого мне было больно. и лишь спустя сутки мои же собственные мысли сожрут меня заживо. и все потому, что я буду знать о том, что я уже пытался тебя спасти и не спас. это был вовсе не сон. и из распахнутой настежь раны, кружевом трав отороченной, хлынут — как кровь — густые туманы, по шкуре реки всклокоченной.»

Лань Ван Цзи едва слышно выдыхает, так и не успев сделать вдох, когда откуда-то из-за спины — вместе с порывом ветра и шепотом речной воды — доносится это невероятно легкое, обезоруживающее, робкое и совершенно не свойственное этому человеку: — «Я пришел попрощаться». Три удара сердца. Вдох. Еще три удара. Выдох. Эти слова буквально примораживают заклинателя из Гу Су к земле. Лань Ван Цзи больше не может сделать и шага. И это похоже на одну из тех самых хитрых магических ловушек, что неподвластны никому другому кроме создавшего их хозяина. И только что Лань Чжань стал жертвой одной из таких ловушек. Слишком тяжело. Потому что уйти теперь уже не может. И эти слова не были той самой дурацкой шуткой, которую можно было бы просто проигнорировать, а там и вовсе сделать вид, что ничего не слышал. Эти слова не проигнорировать. И он их слышит. Нет, конечно, Хань Гуан Цзюн всегда знал о том, что однажды кому-то из них все-таки придется произнести эти слова, — было слишком наивно и глупо надеяться и верить в то, что великие кланы изменят свое отношение относительно Вэй У Сяня, а там и позволят ему вернуться, — но только вот он даже и не предполагал, что это произойдет так скоро. Слишком быстро. Все прожитые дни «до» просыпались сквозь пальцы холодным речным песком, оставив после себя лишь грязные и липкие иловые пятна на неестественно белой коже. И ты можешь лишь смотреть на эти самые черные и болезненные пятна, что напоминают собой проклятую скверну, осознавая, что ничего уже не вернуть, а другая дорога прямо перед тобой уже окрашивается в темный кармин. Лань Ван Цзи не хочет прощаться, так как за этими словами скрыто гораздо большее, — а траурные одежды начинают оправдывать себя, — но только вот он здесь абсолютно бессилен. Это неизбежно. Время пришло. Он об этом знает. И ведь всякий раз приходя сюда, к пустому каменистому берегу реки, он жаждал услышать голос Чэнь Цина лишь по одной единственной причине. Какой именно? Узнать, что Старейшина И Лин все еще жив, что не сгорел в пламени собственного одиночества, не озлобился и не отчаялся. Он приходил сюда только лишь для того, чтобы вновь услышать «голос» своего друга, который отчего-то все еще продолжал рассказывать ему о себе. Еще и неизвестно кто из них двоих особенно сильно ждал этих кратковременных и наполненной музыкой встреч. Но были ли еще какие-то причины, что приводили заклинателя из ордена Гу Су Лань к Старейшине И Лину? Была. Еще одна. Лань Ван Цзи не хотел оставлять его одного. Не в тот момент жизнь Вэй Ина, когда ему особенно тяжело, пускай он в этом и не признавался, а также и ни разу не пытался ничего объяснить, принимая всю ненависть кланов, презрение и страх народа, как нечто должное. А еще... Лань Чжань не смог бы его предать.
Звезды выгорают... одна за другой. Каждый здесь у черты последнего «сегодня». И смысл каждого слова так же неспешно исчезает во мраке, как и их мир. Лань Чжань чувствует, как что-то внутри него затихает, и он выдыхает дым своих смутных мыслей и впускает сырую тьму в свою усталую душу, пока последняя из звезд рассыпается антрацитом.

Даже и в своих собственных словах Вэй Ин не рассматривает возможность того, что он может выжить. Старейшина И Лин уже заведомо готовится не битве, а именно к смерти. И он говорит это настолько спокойно и обыденно, что это и пугает больше всего. Осуждаемый всеми Старейшина И Лин уже со всем смирился, а также он осознает тот простой факт, что выстоять в одиночку и отбить гору он попросту не сможет. Каким бы сильным и талантливым он ни был, сколько бы артефактов не изобрел, но все-таки он все еще один. А сражаться в одиночку невероятно сложно. Да, конечно, у него есть Призрачный Генерал, который известен многим, а о его ярости не слышал только глухой, но все-таки этого было мало. Этого было ничтожно мало против всей той ненависти, что завтра обрушится на гору Луань Цзан. А он и смирился. Лань Чжань же все еще не поворачивается к Вэй У Сяню, стараясь удержать свои же собственные эмоции под контролем, а также через огромные усилия не позволяет тем самым словам, что болью отозвались на сжатых в тонкую линию губах, повиснуть в воздухе. Чего же именно он не сказал? Лань Чжань удержал себя от желания сказать: — «Не говори так». Эти слова превратились в дрожащий воздух, ненадолго застыли в невесомости, а после упали заклинателю под ноги. Лань Ван Цзи мог лишь восхититься стойкостью и силой духа этого человека, который не собирается бежать от своей судьбы, а идет к ней прямо на встречу. Идет и вновь улыбается. Широко. Открыто. Искренне. Лань Чжань никогда не понимал этой его странной черты. Какой именно? Всегда улыбаться. Ведь тебе все равно страшно, не так ли, Вэй Ин? И сейчас признаться в этом не стыдно. Он все поймет.
Лань Ван Цзи вновь чувствует эту улыбку в его голосе. Ему не нужно даже оборачиваться для того, чтобы увидеть ее. Он ее слышит. И лишь невольно дергает правым плечом, когда в ночной воздух вплетается беззаботный и замышляющий очередную проказу голос, который когда-то нарушил покой в Облачных Глубинах.

Если честно, то «отличная идея» Вэй Ина, о которой он начинает говорить буквально сразу же,  — не дает и возможности остановиться на всем уже ранее сказанном, — особой радости как-то не внушает. Только лишь настораживает. Что он там мог придумать? И почему сейчас? Хватит дурачиться. Лань Ван Цзи оборачивается к Старейшине И Лин со слегка осуждающим взглядом, тем самым словно бы говоря о том, что сейчас совершенно не время, но и вместе с тем ему действительно хочется услышать все то, что Вэй У Сянь может ему сказать. Почему он все еще продолжает так себя вести? Лань Чжань списывает все это на нервозность, которая буквально сквозит в каждом движении темного. Честно? Сам Лань Ван Цзи даже не может представить себя на месте Вэй У Сяня сейчас. Не получается. Он уже пробовал. Какие бы чувства пожирали его плоть, если бы он знал, что завтра вся сила объединенных кланов, в которых будут его семья и друзья, попытаются его уничтожить? Сделал бы он что-нибудь? Он не знает. Вместо этого Хань Гуан Цзюн продолжает смотреть на друга все теми же спокойными и холодными глазами, а на его лице не дрогнул ни один мускул. Ледяное спокойствие. Как и всегда. Идеальный самоконтроль. И эта его способность всегда оставаться бесстрастным и хладнокровным — только с виду, — помогает Лань Ван Цзи остаться собой и никоим образом не выдать своего истинного состояния, когда вокруг его шеи вдруг обвиваются чужие руки, когда он чувствует тепло чужого тела сквозь одежду и ощущает дыхание Вэй Ина прямо где-то у своего лица. Ни единого движения. Но этот голос... сейчас он находится непозволительно близко, заставляя едва ли не забыть обо всем и сосредоточиться только лишь на нем одном. Он вновь произносит его имя, а затем заставляет сердце пропустить пару ударов, а легкие сжаться, когда выдыхает самое безумное из того, что он мог сегодня сказать.
Убить его.

От предложения Старейшины И Лин Лань Чжань и вовсе превращается в неживую статую, которая не дышит и не моргает. В ушах лишь какой-то шум, а перед глазами сплошная пустота. Убить его... Ведь если так подумать, то он может сделать это прямо сейчас. Ничего ему не помешает. И тогда завтра уж точно не будет никакой войны. Он может прямо сейчас пронзить его грудь Би Чэнем и оставить умирать на холодных речных камнях. Ведь это так просто. Но он не станет. Почему? Лань Ван Цзи не станет сражаться против Вэй Ина всерьез до завтрашнего утра. Ведь если им и суждено сразиться в настоящем бою, то он просто подождет. А до этого же никаких сражений. У них осталось не так много времени. Все верно. Они действительно должны попрощаться. Потому что завтра кто-нибудь из них может убить другого. Честно? Эти слова все-таки вызывают в Лань Чжане едва ощутимую злость, что мягко оседает в сердечных камерах, а после перекрывается одной единственной мыслью о том, что это, возможно, было тем последним, что Лань Ван Цзи действительно смог бы сделать для Стайрешины И Лин. И если он действительно этого хочет, если он не дурачится, а за всем этим скрыта настоящая просьба, то он не вправе отвернуться от него. И ведь даже если Вэй У Сянь сможет выжить, то главы кланов этого так не оставят. Они либо добьют его, либо запытают до смерти, искренне веря в то, что он все это заслужил.

https://i.imgur.com/p3FPO7q.png https://i.imgur.com/PENghV4.gif https://i.imgur.com/JUXvxzH.png

« почему именно ты? мне никогда не ответить на этот вопрос. я искал ответы, поверь мне. больше искать не хочу. потому что именно ты — это и есть ответ. и другого не надо. и я запомню тебя таким, как сейчас — беспечным и молодым, неспящим, растрепанным, с разбитой губой, с алыми лентами в волосах, глотающим жадно дорогой алкоголь. бесстрашным, отчаянным, смелым и злым, не знающим слова «нет», на толику грешным, на четверть святым, держащим в ладонях свет. и если когда-нибудь, нам будет то суждено, спустя десять_тринадцать_двадцать зим, ты встретишь меня в толпе, найдешь меня серым, безликим, пустым, ушедшим в чужую тень, схвати меня крепко, сожми воротник, встряхни меня за плечо, скажи, что я трус, неудачник и псих, брани меня горячо. заставь меня вспомнить нас. »

— Ты помнишь то состязание лучников в Ци Шане?

Хань Гуан Цзюн начинает откуда-то издалека, а также словно бы и вовсе уводит разговор куда-то в сторону, так как не хочет говорить об убийстве друга, но только вот это не так. Все было немного иначе. И ему просто нужно было немного времени для того, чтобы и самому принять все услышанное, а затем дать Старейшине одно единственное обещание, которое он все еще может себе позволить. Лань Ван Цзи не двигается, не сбрасывает с себя чужие руки и не отстраняется, позволяя Вэй У Сяню делать все, что тот захочет. Да, от близости Вэй Ина в груди что-то ощутимо сжалось и отозвалось ноющей болью, а все тело наливается странной тяжестью, но он не хочет сейчас отстраняться. О чем он сейчас вспоминает? Лань Чжань вспоминает один из Великих Советов Кланов. Это было несколько лет назад. Еще до той самой Аннигиляция Солнца, когда все уже начало идти как-то не так. Тогда Лань Ван Цзи и Вэй У Сянь приняли участие в состязании лучников. Это было самое обычное состязание, которое не вызвало у Ван Цзи никаких определенных трудностей, но тот день все-таки запомнился одним инцидентом, который сейчас имел для него особое значение. И смысл всего этого был в том, что Вэй У Сянь действительно стал для него кем-то важным, пускай и первое время он искренне старался об этом не думать. Почему же именно Вэй Ин? Этот парень был для Лань Ван Цзи единственным настоящим другом, человеком, к которому сам Лань Чжань невольно тянулся, — лишь позже он поймет, что все это началось еще в Облачных Глубинах, — даже и не пытаясь остановить себя. Вэй Ин появился в Облачных Глубинах всего раз, но и этого хватило уже для того, чтобы в будущем они через многое прошли вместе, не раз прикрывая и спину другого в бою. А завтра же Лань Чжаню придется сражаться против него. Но разве Лань Чжань хотя бы раз говорил ему о том, что они действительно друзья? Разве он хотя бы раз говорил Вэй Ину о том, что тот для него вовсе не пустое место и не раздражающий фактор? Ни разу. И сказать это словами все еще очень сложно. Но можно показать. И хотя бы раз попытаться отдать этому человеку что-то взамен, тем самым подтверждая его значимость.
— Ты еще тогда сорвал с моей головы лобную ленту.

И если так вспомнить, то в тот момент Ван Цзи был буквально вне себя от ярости, а Лань Хуань еще долгое время пытался его успокоить, заверяя, что все это ерунда, а ему стоит поскорее забыть о произошедшем. Но эти ленты... для адептов и заклинателей ордена Гу Су Лань они всегда были слишком важны. Почему? Это крайне личное. Сакральное. В каком-то смысле и вовсе интимное. Еще Лань Ань оставил после себя особый наказ, который касался этих лент. Никто не имел права их касаться. Ни намеренно. Ни случайно. И Лань Ван Цзи тогда даже в кошмарных снах никогда и подумать не мог о том, что когда-нибудь отдаст свою лобную ленту другому мужчине, а уж тем более Вэй У Сяню. А что теперь? Жизнь повернулась слишком круто, о завтрашнем дне думать и вовсе не хотелось, а от того Лань уже принял для себя решение: он отдаст эту ленту именно ему. И прямо сейчас. Потому что ничего больше он Вэй Ину дать не в силах. Да, все в ордене знали, что ленту эту можно отдать только тому человеку, которому ты предан всей душой, которого ты искренне и по-настоящему любишь, но отчего-то сейчас Лань Ван Цзи не хотелось слишком углубляться во все эти значения. Что он знал? Лишь то, что Вэй Ин был действительно дорог ему, что уже завтра его улыбка потухнет, а глаза навсегда перестанут гореть тем самым живым огнем, которого так порою не доставало Лань Ван Цзи. Он не может выступить на его стороне, он не может никого отговорить, — это будет бесполезно, а также граничить с изменой, — но он может лишь в последний раз поддержать друга, таким образом и выражая свои последние слова, которые никогда ему не говорил. Он может таким образом лишь поблагодарить его за все. И только. И в данный момент не было у Лань Чжаня ничего ценнее, чем его собственная лента. А потому он все-таки мягко выпутывается из рук Старейшины И Лин, — завтра эти руки будут вновь запачканы кровью, — но прочь не уходит. Честно? Лань Чжаню сейчас очень хочется отвести свой взгляд куда-нибудь в сторону, успокоить сорвавшееся с ритма сердце, которое выдает все его переживания, но он же лишь продолжает смотреть прямо на друга, которого завтра уже может похоронить. Лань Чжаню тяжело с выражением собственных эмоций. Всегда было тяжело. И сегодня их особенно много. Особенно сейчас. Он не умеет говорить правильно. А от того берет правую руку Старейшины И Лин за запястье и слегка приподнимает, чтобы его пальцы были на уровне его груди, в которой грудная клетка еле сдерживает прерывистый выдох.
— Я хочу... — свободной рукой и буквально на мгновение позволив себе прикрыть глаза Лань Чжань тянет один из краев своей лобной ленты так, чтобы она и вовсе развязалась, а после мягко упала ему в ладонь. Мысли сбиваются с ритма, путаются, а Лань попросту не может выдавить из себя это «я хочу, чтобы ты взял ее», а вместо этого заменяет все это совершенно другими словами. — ...это обещание. И оно останется с тобой. — заклинатель вкладывает ленту в руку Вэй У Сяня и старается при этом ровно дышать, а также никоим образом не выдать своего волнения и чувства обреченности, которое Вэй Ин все-таки мог заметить по едва дрогнувшим пальцам. Лань Чжань вкладывает белоснежную ленту в чужую руку и накрывает ее своей. Это действительно обещание. Обещание данное важному для него человеку, важность и ценность которого он подтверждает прямо сейчас. И если он действительно завтра доберется до тебя первым, Вэй Ин, то не станет медлить и теряться. Лань Ван Цзи не думает, что будет легко, что сердце его не дрогнет, но тем не менее он все-таки обещает.
Он обещает, что убьет его сам. Если Вэй Ин этого действительно хочет, то он это сделает. И уж лучше это сделает Лань Чжань, чем все те люди, что желают Старейшине И Лин долгой и мучительной смерти, которая обратит в уродливые осколки его душу. И эта лента в его руках — сильнейшая из клятв.

https://i.imgur.com/2LiLUQ7.gif https://i.imgur.com/Q4AEggz.gif https://i.imgur.com/Juziqrx.gif

poets of the fall — carnival of rust

— зачем мне переодеваться?
— сегодня его похороны.
— уже? я о стольких вещах сожалею. ничего кроме сожалений.
— тогда почему ты не пытался ничего изменить?
— я пытался. только ничего не менялось.

«не хочу прощаться. холодный снег на губах. полузакрытые чувства. расставание почти, как смерть. расставание почти, как свобода. расставание почти, как осколки. мои мысли слабы, но точны, как иголки. солнце вставало в сердце. солнце погасло там же. но я услышу шаги, тихие такие шаги, но не твои. »

Последние минуты этой невероятно звонкой тишины, которая уже буквально через пару часов сменится надрывным хрипом живых мертвецов и звоном мечей, больше уже не удержать. Эти последние крупицы оставленного им времени чем-то невидимым утекают сквозь пальцы, а быстрая река уносит их куда-то за собой, топит в вязком иле и холодном песке, а после оставляет лишь пустоту. Времени больше не осталось. И чувство утраты начинает постепенно занимать свое законное место где-то под ребрами, а затем мгновенно разрастаясь в грудной клетке тяжелой опухолью. Оно не хочет ждать. Ведь ты и так уже знаешь, что именно — кого — ты сегодня потеряешь, а окрашенный в темный багрянец горизонт, знаменующий собой рассвет, не приносит долгожданного успокоения. Эта ночь оказалась настолько короткой, что хочется обвинить природу в жестокости. Этот рассвет знаменует собой не новый день, не начало чего-то нового, а также он не приводит за собой и надежду. Вместо этого на реку лениво наползают густые кладбищенские туманы, что забирают последнее оставшееся в теле тепло. Вместе с рассветом приходит горькое и тяжелое чувство обреченности.
Этот рассвет не дарит надежду. Он ее отбирает.

Что раздражало сильнее всего прочего? Против Вэй Ина все объединились до отвращения быстро. У людей словно бы и вовсе не было никаких сомнений в своих действиях. И им для этого хватило и дня. В то время как во времена неконтролируемых зверств ордена Ци Шань Вэнь, что долгие годы был бессменным лидером в мире заклинателей, многие кланы — даже считавшиеся великими — были готовы терпеть любое унижение, захлебываться обидами и кровью своих друзей, отдавать родных и близких в услужение, делая их пленниками Безночного Города, но не смея и слова дурного сказать о все испепеляющем солнце лишь потому, что Пристань Лотоса все еще пахла кровью и железом. Всех их приходилось упрашивать. Стоя на еще не остывшем пепелище, в которое превратились Облачные Глубины, Лань Ван Цзи приходилось постоянно им что-то доказывать, пытаясь наконец-то раскрыть им все глаза и заставить наконец-то действовать. И ведь когда Вэй У Сянь вернулся и занял свое место среди всех остальных, то они его приняли. Каждый представитель этих орденов был рад тому, что Вэй Ин обращает свою злобу, свою силу и знания против Великого Солнца. Они поддерживали его. Они улыбались ему. А некоторые же и вовсе склоняли перед ним голову, показывая, что уважают его. А что теперь? Все оказалось ложью. Каждый из них лгал. И Лань Ван Цзи начал замечать это еще до того, как на темного спустили всех собак и заставили скрыться на той же самой горе, что когда-то его едва не убила, а после даровала новую силу. И все те люди, что когда-то улыбались ему, говорили много лестных слов о его изобретениях, которыми пользуются и сегодня, которыми будут пользоваться и дальше, повесили на него сотни обвинений, выставили убийцей, изгоем и чудовищем. И это далось им слишком легко. Нет, конечно, Лань Чжань не отрицает того, что после Луань Цзан что-то в в Вэй Ине изменилось, — это попросту не могло не случиться, — а смерть сестры Цзян Чэна нашла свой отклик и в его сердце, но что-то до конца не складывалось. Слишком жгучая и неконтролируемая вспышка ярости из-за одного единственного человека.
И смириться с этим было невозможно.

Прикосновение Вэй Ина к собственным пальцам, которые тут же захотелось отдернуть из-за пробежавшего по ним тепла, Лань Чжань чувствует буквально всем телом, через силу заглушая в себе все те желания и порывы, которые требовали привлечь друга к себе и крепко обнять. Хотя бы сейчас. Хотя бы в последний раз. Но... не стоит ему этого делать. Иначе он все погубит. Не надо. А от того Лань лишь кивает парню в ответ на его слова о том, что Альянс долго ждать не будет и ему следовало бы возвращаться, но с места не двигается, позволяя ему уйти первым. Это на него сегодня будет обрушена вся ненависть и лицемерие кланов. Ему нужно хотя бы попытаться подготовиться. И бессмысленно здесь говорить о чуде, желать изменений и чего-то подобного. Чуда не будет. Просьба же выжить будет звучать слишком эгоистично и жестоко, так как в живых его никто не оставит, а конечная цель будет достигнута любыми возможными способами. И это лишь Лань мог мысленно пообещать другу, что он постарается сдержать свое обещание, что он будет там, что пробьет себе дорогу на гору, а после убьет его еще то до того, как Вэй Ина увидят все остальные. Это ему нужно держать свое слово. Не Старейшине. Только ему. И пускай думать ему об этом уже не следовало, но Ван Цзи где-то в глубине души был очень рад тому, что сегодня Вэй Ина уходит вместе с его лентой, что он ее принял, а в решающей битве она будет с ним. Глупая и совершенно дурацкая сентиментальность, но уже только от этого ком в горле встает. Честно? Смотреть вслед убегающему Вэй Ину отчего-то невыносимо тяжело, а перед глазами уже начинают заниматься пожарища. И Лань Ван Цзи отчетливо понимает и осознает ту простую истину, что больше уже его не увидит, — таким уже больше нет, — а от того хочется выкрикнуть его имя взволнованным и полным тревоги голосом, остановить его, схватить за руку. Но Лань Чжань этого не делает. Он поворачивается спиной к уже исчезнувшему в утреннем тумане заклинателю, болезненно прикрывает глаза, даже и не пытаясь контролировать собственные эмоции, отчетливо проступающие на лице, делает шаг и уходит прочь. И можно говорить о чем угодно, стараться думать о том, что он сильный, что уже давно не ребенок, вырос, но только вот когда эмоции захлестывают все твое естество, когда ты очень сильно к кому ты привязан, когда беспокоишься, то здесь не имеют значения: возраст, пол, положение в обществе, твои собственные мотивы и все прочее. И ты просто знаешь, что все эти чувства, что рвутся наружу, сбивают дыхание и путают мысли — они настоящие. Чувства и эмоции — именно они толкают людей на безрассудные поступки. Будь ты хоть благородным мужем, великим и бесстрашным войном, — кем угодно ты можешь быть, — но дорогих твоему сердцу людей ты отпускать не захочешь, особенно для тебя важных ты будешь защищать, ты будешь бояться за них, ты будешь вести себя безрассудно, ты будешь любить их. И только это имеет значение.

— В этом вопросе... — Лань Ван Цзи делает небольшую паузу, набирая в легкие чуть побольше воздуха, — ...я не встану на сторону ордена. — в присутствии наиболее уважаемых и старших представителей ордена этикет требовал того же, что и от других людей, которые при жизни имели право находиться в присутствии императора и служить ему: нужно было говорить о себе лишь в третьем лице, а отступление же от этого правила считалось негласной грубостью. И Лань Ван Цзи грубит осознанно. Почему? Он не согласен с тем, что Гу Су Лань выступает против Старейшины И Лин. И он не хочет их в этом поддерживать. Не будет. Никогда. Да, ему тяжело даются слова, он не умеет говорить пламенных речей или чего-то подобного, но он должен был их сказать. Он должен был сказать хоть что-то. Снова. Потому что если он хотя бы не попытается, то себя потом не простит.

— Разве это не лицемерие? — он обводит холодным взглядом всех присутствующих сейчас в зале, осознавая, что будут тяжелые последствия. — Мы называем Старейшину И Лин чудовищем, скверной, но при этом сами же используем все его знания, а также и все то, что он создал. Мы прикасаемся к тому, что, как все уже выразились, было создано чудовищем. Почему тогда мы не отказываемся и от всего этого? И... я не вправе судить этого человека за его ошибки. — поднимать же вопрос того, что во время Аннигиляции Солнца никто не собирался его линчевать, а лишь молча наблюдали за его успехами на поле боя, не было никакого смысла. Как и не было смысла в том, чтобы пытаться оправдать темного. Никому эти оправдания не нужны. Против них найдутся сотни и тысячи обвинителей. И никто не хочет разбираться в тех самых причинах, что и сделали из Вэй Ина того самого Старейшину, что сейчас оказался центральной фигурой их ненависти.

По возвращении в Облачные Глубины, что уже впитали в себя весь кровавый отблеск рассвета, навстречу Лань Чжаню выходит старший брат. Лань Си Чэнь скользит взглядом по лицу Лань Ван Цзи, отмечает отсутствие лобной ленты, — тактично глушит в себе все вопросы, так как ответы на них он уже знает, подтверждение здесь и не нужно, — а после подходит к нему с не самыми хорошими новостями. Какими именно? Альянс не хочет больше ждать. Они готовы выступать. Прямо сейчас. Каждая минута промедления будет крайне негативно сказываться на их и без того плохом настроении. И Цзян Чэн, который все это время больше всех выступал за возможность взять гору, был настроен очень и очень решительно. Лань Хуан бы даже и не удивился тому, что сегодня их по пятам будет преследовать гроза. В ответ на все это Лань лишь кивает, поудобнее устраивает у себя за спиной гуцинь, которому сегодня еще предстоит задрожать в горестной агонии, пытаясь отогнать от себя мертвецов, возможно, что задержать и кого-то из живых, и только было собрался идти, как Лань Хуань мягко останавливает его прикосновением к плечу.
— Ван Цзи, — заклинатель отчетливо слышит в окликнувшем его голосе старшего брата заботу, а также и ту самую легкую тревогу, которая сейчас лишь давит на плечи Ван Цзи двойным грузом. — ...переоденься сначала. Твои раны снова открылись. Ты ведь помнишь, что если их не обработать, то ты снова сляжешь с лихорадкой. Пожалуйста, позаботься о себе. — пальцы старшего слегка сжимают плечо Лань Чжаня, а после отпускают.

И стоило только брату сказать об этом, напомнить о ранах, как Лань Ван Цзи, невольно выпрямившись до хруста в позвонках, тут же почувствовал острую и тянущую боль, что буквально за доли секунды захватила собой всю спину. Он не стал ничего говорить, а все также молча пошел к себе, чтобы действительно привести себя хоть в какой-то порядок, если уж в голове ему не избавиться от хаоса. На белых одеждах ордена Гу Су Лань кровь видна особенно сильно, она пропитывает собой ткань, а та в свою очередь начинает прилипать к коже. Неприятно. Видимо раны открылись еще во время разговора с Вэй Ином, когда тот стал подходить к концу, а от того кровь стала уже подсыхать, создавая между кожей и тканью некую клейкую паутину. Ван Цзи попросту сдирает с себя одежду, чувствуя неприятное жжение в тех местах где кровь особенно сильно засохла, отбрасывает ее в сторону, а затем тянется за полотенцем лежащим на столе неподалеку, — обрабатывать раны приходилось чуть ли не каждый вечер, но сейчас у него нет на это времени, как и нет времени на то, чтобы убирать окровавленные одежды куда-то, — быстро вытирает остатки кровавых разводов и идет за чистой одеждой. Эти пятна крови. Эти шрамы. Ему уже показали, что с ним будет, если он осмелится хотя бы еще раз открыть рот, стараясь оправдать Старейшину в чужих глазах. Они с Вэй Ином — это не сильный и жестокий клан, который мог бы вызвать опасения и заставить задуматься. Их всего двое. И их слова ничего не значат. И если хоть кто-нибудь попытается воспротивиться мнению большинства, то его убьют. Лань Чжаню просто повезло, что у него есть Си Чэнь, который смог вступиться за него, смог отобрать его жизнь, которой он едва не лишился лишь из-за того, что осмелился встать на сторону темного заклинателя. А кто есть у Вэй Ина? Кто будет рядом с ним кроме его мертвых и Вэнь Нина? Ван Цзи пытался. И теперь Вэй Ина попросту убьют, а он же даже ничего не сможет с этим сделать. Ему уже все сказали. Либо он остается рядом с орденом, либо его убьют. И Лань Чжань помнит те дни, когда брат лично пытался его выходить, обрабатывал его раны. Помнится, что тогда Лань Чжань впервые видел брата настолько злым и испуганным. Эти шрамы — это едва ли не клеймо смертника, который остался в живых лишь благодаря чуду. Каждый адепт в Гу Су знает о них. И лишь Вэй Ину заклинатель за все это время не сказал ни слова, а уж тем более и не показал того, что ему больно. Эти шрамы уже никогда не заживут. Они с ним навсегда. Останется лишь боль.
« Дождись меня... »
« Вэй Ин »